Луи Байяр - Всевидящее око
– По? – насторожился Хичкок.
Капитан почти свыкся с тем, что я взял парня себе в помощь. Но чтобы кадет По и дальше принимал живейшее участие в расследовании (а именно это я и предложил) – такого поворота событий Хичкок не ожидал. Он снова вскочил на ноги и снова начал вещать о том, какая ответственность лежит на них с Тайером перед государством и родителями кадетов. Не стану утомлять тебя, читатель, пересказывая все казенно-напыщенные слова, изливавшиеся из уст Хичкока. А за всем за этим скрывался обыкновенный страх. Да-да, капитан боялся.
– Не волнуйтесь, капитан. Все будет хорошо, – сказал я ему.
Так всегда говорила мне дочь, даже когда дела принимали совсем дурной оборот. У нее это звучало убедительно. Не знаю, насколько убедительно это звучало в моих устах.
Рот Хичкока окружали морщины (они всегда появлялись, когда капитан волновался).
– Одно могу сказать наверняка, – глухо произнес он. – Если подобное сообщество существует, с этими людьми шутки плохи.
– Вы абсолютно правы, капитан. Потому я и ограничил участие кадета По исключительно сбором сведений.
Этим начинается и кончается его ответственность. Весь риск я оставляю себе.
Ох уж эти военные! Как они топорщат перышки, если слышат совет, данный им штатским человеком. Пусть совет дельный, способный им помочь. Главное – он исходит от штатского. Не важно, кто этот штатский – хотя бы и сам президент (я бы сказал, особенно президент). Хичкок продолжал свои разглагольствования. Пришлось ему сказать:
– Капитан, позвольте мне вставить слово. Я недвусмысленно растолковал кадету По, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не должен подвергать себя опасности. И не только опасности, но даже намеку на опасность.
Здесь я соврал. Я еще ничего не говорил кадету По, хотя и намеревался. Воспользовавшись паузой, я добавил:
– Обязанности кадета всегда должны стоять у По на первом месте. Никаких поблажек.
– Да, мистер Лэндор, если… здоровье ему позволит. В гостиной заметно похолодало.
– Он, никак, заболел? – невинным тоном спросил я.
– Да. Надеюсь, вы навестите его и пожелаете скорейшего выздоровления, ответил Хичкок.
– Я обязательно передам ему, что вы справлялись о нем.
– Сделайте одолжение, мистер Лэндор. Так и передайте кадету По, что я справлялся о нем.
Когда мы с Хичкоком уходили из полковничьей гостиной, капитан пожал мне руку и весьма скептически на меня посмотрел.
– Насколько я знаю, мистер Лэндор, ни один наш преподаватель, никто из офицеров и солдат никогда не замечали ни малейших следов сатанизма в стенах Вест-Пойнта. Неужели кадет По окажется редкостным счастливчиком и ему откроется то, что до сих пор было скрыто от них? Откуда у вас такая уверенность?
– Я не говорил об уверенности. Просто каждый человек смотрит по-своему. А кадет По умеет подмечать мелочи, которые ускользают от других. В этом, капитан, я убедился.
Всякий раз после беседы с Хичкоком я отправлялся в палату Б-3 взглянуть на тело Лероя Фрая. Сам не знаю, зачем я это делал. Вспоминая об этом сейчас, мне думается, я проверял крепость собственных нервов. Доктор Маркис сказал, что вынужден делать трупу уколы нитрата калия. Этой солью обрабатывают ветчину и колбасы, предохраняя их от порчи. Тело кадета Фрая день ото дня зримо зеленело. В палате стояло отчаянное зловоние, как в яме, куда свалили протухшее мясо. Ошалело жужжали мухи, предвкушая пиршество.
Ночью мне приснился Фрай. Он выглядел гораздо лучше. На шее по-прежнему болталась петля, но страшная рана на груди исчезла. И форма на нем была уже не серой, кадетской, а голубой, какую носят офицеры. В одной руке Фрай держал кусок древесного угля, в другой – большую клетку с голубоглазыми птицами. Его голос звучал, как птичье щебетание. «Не скажу», – снова и снова твердили голубоглазые птицы. Потом я услышал пение. Пела женщина, высоким, срывающимся сопрано. А вместе с ее голосом звучала мерная дробь барабанов Вест-Пойнта. Их звук разбудил меня. Я проснулся, но сновидения не пропали. Они медленно таяли в утреннем сумраке.
Зачем я написал про свой сон? Наверное, потому, что в гостинице мне никогда не удавалось по-настоящему заснуть и по-настоящему выспаться. Я с большим трудом засыпал, а просыпался от малейшего шороха. Вспоминая те дни, я так и не могу понять, чем же они были. Сном наяву? Явью во сне?
Утром около двери меня ждала записка. Ни приветствия, ни подписи, однако я сразу понял, от кого она. Он мог бы написать ее левой рукой – я бы все равно догадался.
Мистер Лэндор! Я сделал крайне важное открытие.
Двумя дюймами ниже более мелким почерком торопливо было приписано:
Можно ли мне навестить Вас завтра в Вашем доме?
Рассказ Гэса Лэндора
14
7 ноября
Должно быть, читатель помнит, что я не живу в Баттермилк-Фолс с рождения. Когда-то и я увидел свой будущий дом впервые, как нынче его впервые видел кадет По, явившись воскресным днем ко мне в гости. На подходе (или подъезде) к дому нужно дважды пересечь ручей. Вас встречают кроны высоких американских лип, среди которых торчит худосочная квадратная печная труба, сложенная из голландского кирпича. Затем ваш глаз замечает крышу, покрытую старомодным серым гонтом, и ее фронтоны. Самое забавное, что издали дом кажется больше, чем вблизи. Нет, читатель: всего двадцать четыре фута в длину, шестнадцать в ширину и никаких пристроек. Стены дома до самой крыши увиты диким виноградом. Дверной колокольчик отсутствует; мои редкие гости просто стучатся в дверь. Если хозяин не отвечает, можно войти и почувствовать себя как дома.
Именно так и повел себя кадет По, явившись в мое жилище. Нет, я никуда не отлучался. Я был дома. Но парень держался так, словно меня не существовало. Причина его бесцеремонности крылась вовсе не в дурном воспитании. Им двигала потребность увидеть обстановку, в которой я живу. Зачем? Если кадет тратит свой единственный свободный день и несколько миль идет пешком к вам в гости, как-то неловко спрашивать его зачем.
Ему, будто слепому, хотелось дотронуться до каждой вещи в моем доме. Длинные пальцы По коснулись пыльных жалюзи, качнули веревку с сушеными грушами, замерли перед страусиным яйцом, висевшим в углу. Несколько раз По открывал рот, собираясь задать вопрос, но тут его глаза замечали новый предмет, который тоже нужно было осмотреть и ощупать.
Гости и в лучшие времена бывали здесь редко, но я не припомню, чтобы кто-нибудь из них с такой дотошностью разглядывал убранство. Мне стало немного не по себе. Более того, мне даже захотелось извиниться за жуткий беспорядок и запустение и сказать, что когда-то гостиная выглядела совсем по-иному.
