Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Они вышли на несуществующей остановке. Металлические дверцы захлопнулись за спиной. Ник влез в лямки рюкзака.
— Вы поосторожней здесь, дамочка! — снимая машину с тормоза, сказал в микрофон водитель. За ветровым стеклом лишь на миг мелькнуло его темное, совсем молодое лицо. — Здесь дамочкам прогуливаться небезопасно.
Солнце немного смилостивилось, оно гуляло в прозрачных, вдруг налетевших тучках, появился легкий ветерок. Редкие деревья стояли вдоль дороги. Они прошли вперед метров, наверное, сто пятьдесят и только там обнаружили большой указатель. Указатель был выкрашен в зеленый цвет, и на нем было написано:
«ТУРБАЗА „УЮТНОЕ“ ЧЕТЫРЕ КИЛОМЕТРА».
Стрелочка показывала направление. Под указателем был шлагбаум, и рядом со шлагбаумом прогуливался плохо одетый молодой человек. Этот человек был вооружен карабином.
— Пойдем, ма, — Ник потянул ее за руку. — Пойдем…
Ствол карабина лениво качнулся. Охранник улыбался. У него была выбита половина зубов; у него был небритый подбородок, а из-под расстегнутой белой рубашки выбивалась клочьями светлая шерсть. Почему-то было понятно, что, во-первых, карабин заряжен боевыми, а во-вторых, этому парню доставит удовольствие пристрелить двух туристов на дороге.
«Он даже не стал вступать в объяснения с этой неизвестно откуда появившейся парочкой, — записал потом Ник в своем дневнике, — просто поднял ствол и этим стволом указал направление дальше по основной дороге. Щетина на этой морде неприятно пошевелилась, я думаю, это должно было означать улыбку».
Прозрачные облачка постепенно соединились во что-то более темное, и с неба полилась спасительная вода. Ли не желала показывать усталость и улыбалась. Дождевая вода стекала по ее лицу, лицо снова блестело. Они прошли вперед еще километра полтора. Дождь был ласковый, теплый, он помогал при каждом шаге. Ник приобнял мать за плечи, и плечи ее против обыкновения не дрожали. А еще метров через пятьдесят обнаружился новый поворот. Здесь уже не было никакого шлагбаума, здесь не было никакого охранника, и они легко вошли в деревню.
6
Дождь иссяк, и как только он иссяк, Ник отчетливо ощутил запах близкого большого моря. Если в Очамчире море было серо и мертво, то здесь разлившийся между небольшими, редко стоящими домами соленый густой мир наполнил легкие новой силой, желанием дышать и двигаться.
На небольшом металлическом щите Ник прочел название поселка. Тот самый поселок, о котором говорил перед смертью Александр. Все совпадало, как в игре. Кубик мог даже сто раз упасть единицей вверх, но на игральной кости никак не могла оказаться цифра, превышающая шесть.
— Не так плохо! — сказал он. — Не так плохо… Пойдем, ма… — Он отпустил ее плечи и взял за руку.
— Ну и как мы теперь? — устало спросила мать.
— Ты видишь? Это же та самая деревня…
— Я вижу… Ты хочешь сказать? — Ли вопросительно посмотрела на него.
— Да! — сказал Ник. — Думаю, теперь мы в полной мере воспользуемся восточным гостеприимством. Нам нужно только найти дом того грузина.
— Грузина? — Ли скорчила смешную кислую гримасу.
— Он, конечно, вряд ли очень обрадуется свежим новостям, — сказал Ник, — но, думаю, барашка заколет. Потому что так полагается.
Деревня была длинная, как дорога, и она спускалась и спускалась, медленная, к морю. Дома стояли редко. Каждый дом в отдельности и все дома вместе рождали странную ассоциацию, не совсем совместимую с человеческим жильем. Какой-то был в соленом воздухе привкус, что-то было среди пышно выпирающих отовсюду разноцветных фруктов. Только через некоторое время Ник понял: «Мы идем по кладбищу».
В воздухе был привкус кладбища, а за зеленью во дворах, за витыми оградами — надгробия. Это были камни, это были металлические кресты, это были даже маленькие деревянные беседки.
Он припомнил: здесь хоронят рядом с домом. Здесь не делят свой мир на некрополь и акрополь, а продолжают совместное существование, не уходя далеко от дома. Это было непривычно, но вовсе не страшно, это было почему-то очень правильно и спокойно.
Остановившись и присев под каким-то черным безлистным деревом, он вынул дневник и вписал в него, положив на колено, несколько строк.
— Что ты пишешь? — спросила Ли, она была грустна, и лицо ее было все еще мокрым и светлым после дождя.
— Конспект! — Ник поднял на мать глаза. — Представляешь, больше ни одной мысли… Я только конспектирую.
В небе над головой скапливалась естественная жаркая синева. Он спрятал дневник в рюкзак, и они пошли по деревне, улыбаясь и взявшись за руки, как дети. Туфельки Ли скользили по подсыхающим в глине лужам, кофточка налипла на голое тело и быстро просыхала, но достать фотоаппарат не было сил, приятнее было просто держать ее за руку и смотреть на нее.
В одном месте за металлической оградой Ник заметил необычную могилу. Он не смог бы даже себе объяснить, чем могила была необычна, скорее необычно было чувство, вызванное надгробием, чем его вид. Эта могила, как и все прочие могилы, расположилась прямо во дворе, какая-то чугунная цепь, какой-то огромный серый камень…
Он не удержался и вынул свой фотоаппарат. Только когда под пальцем щелкнул затвор, Ник осознал: его остановила фотография, впаянная в камень — молодое женское лицо в серебряном овале улыбалось, отражая солнечный блеск.
Засвеченная солнцем, рядом с камнем двигалась человеческая фигура. Обычная женщина в черном (длинными ножницами она ловко подравнивала на могиле кусты) поправила свой платок, посмотрела. Посмотрела прямо в зрачок фотоаппарата. Наверное, так же она посмотрела бы и в зрачок поднятого карабина.
— Ищете кого-то? — спросила она по-русски.
Он стыдливо спрятал фотоаппарат, он назвал нужный адрес, и маленькая рука без слов указала направление. Они уже уходили.
— Это у самого моря! — крикнула она вслед. — Самый большой дом, не перепутаете!
У нее, как и у всех местных женщин, оказался молодой голос, никак не соответствующий угрюмому облику.
За этим голосом, за свежим морским ветерком, за ползущими по стенам виноградными лозами Ник почувствовал какую-то иную, еще незнакомую логику. Ему вдруг сделалось необычайно уютно. Он вспомнил о маленьких убийцах в белых рубашках и теперь оценил их совсем иначе. В памяти мелькнул фотограф из Нового Афона, его дикая, веселая обезьянка… Как глупо эта обезьянка отгрызла угол Евангелия…
Дом стоял в самом конце деревни, и сразу за домом открывалось море. Дом был серый, огромный, аляповатый, и он был еще не достроен. Во дворе не было могил. По каменной крутой лестнице, такой новенькой, что с нее при каждом легком сотрясении еще осыпалась какая-то белая взвесь, к ним сошел человек. Человек был по пояс голый, голова, стриженная ежиком. Стоя возле калитки, Ник первым обратился к нему:
