Семён Клебанов - Настроение на завтра
— Нравится? — спросил Лоскутов.
— Что тут хорошего? — Березняк взял со стола невзрачную кастрюлю. — Конечно, хорошая хозяйка и в этой посуде может приготовить отличный борщ, но вид ее… Нет, Николай Иванович, не нравится. И вон штопор лежит… Он скорее на сверло смахивает.
— Вчера на бюро горкома наш вернисаж вызвал далеко не лучшие эмоции. Досталось за эти скороспелки. В магазинах лежат навалом, никто не берет.
— Я бы, например, сменил руководство. Видно, там сидят равнодушные, скучные люди… И само это мрачное слово «ширпотреб» сродни форме и цвету бездумных творений. Нужна выдумка, дерзание. — Березняк понимал, что Лоскутову неприятно слушать его разговор, но он не мог сдержать себя… Помнил, как Лоскутов разминал его душу: «Ты со своим уставом, в чужой монастырь пришел… Не получится, не потерплю… Не ставь палки в колеса… Учти, третьего разговора не будет…» Почему же все-таки возник этот третий разговор?
— Интересно рассуждаете, — перебил его Лоскутов. — Деловито, целенаправленно… Вот бы нам такого человека найти и поставить начальником цеха. Как думаете, Леонид Сергеевич?
— Мне трудно предложить…
— Хочу вас назначить начальником цеха.
— Меня? — удивился Березняк.
— Вас, Леонид Сергеевич… Вы по натуре хуторянин. Любите вести свое хозяйство. Вот и отдаю вам цех. Уверен, что получится.
— Спасибо, но я не возьму.
— А я надеялся. Жаль. — И он снова стал вращать ручку мясорубки. — Ну так как же поступим, Леонид Сергеевич?
— Я не смогу принять цех. Мне можно идти?
— И все-таки подумайте.
— Попробую… — И, нажав ручку, распахнул дверь и быстрым шагом направился в цех.
Старбеев сидел за столом и что-то подсчитывал на электронном арифмометре. Зеленые цифры быстро мелькали и в долю секунды давали ответ. Он посмотрел на Березняка и спросил:
— Почему такое буйство на лице? Что случилось?
— Не ожидал. Ты мог бы иначе поступить, — раздраженно сказал Березняк.
— Будем кроссворд решать или продолжим мужской разговор? Первым не интересуюсь…
— Меня Лоскутов вызывал. Ты бы мог предупредить, что я тебе не нужен. И разошлись бы.
— Что за чушь! — Старбеев хлопнул ладонью по столу. — Что Лоскутов? При чем здесь я?!
— Он предложил мне стать начальником цеха товаров народного потребления. Там плохие дела. Отказался.
— Ясно.
— Надеюсь, ты не станешь отрицать, что проявил горячее участие в спасении заблудшего друга — непутевого Березняка. Кому нужна эта протекция?
— Слушай, Леонид, не испытывай мое терпение. Кто тебе вдолбил эту ересь? Ты сам запутался в трех соснах. И кричишь «караул!». Сядь, перестань маячить…
Березняк послушно сел на стул и болезненно вздохнул.
— Тебе предложили цех?
— Да.
— Ты отказался?
— Да.
— Считаешь, что правильно поступил?
Березняк молчал.
— Отвечай! Я жду.
— Правильно, — подтвердил Березняк.
— Опять месть Лоскутову. Мелко. Противно и беспринципно. Цех большой, интересный. Ты предприимчивый человек. Это твой конек. В тебе бурлит энергия. Зачем же ты ломишься в открытую дверь? Сегодня Лоскутов, а завтра Сидоров. Но цех-то остается. И людям нужны эти товары. Красивые! Удобные! И марка на них будет стоять наша — заводская. Только подписи твоей не будет. Переживешь. Зато радость будет. И твое бычье упорство в дело пойдет. Опомнись, Леонид!
Березняк помаялся, побродил по конторке и сказал:
— Не надо больше… Павел Петрович, я…
Старбеев нажал кнопку селектора.
— Слушаю, — отозвался Лоскутов.
— Старбеев говорит… Березняк просит передать: можешь подписывать приказ…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Старбеев соблюдал неизменный порядок: десять — пятнадцать минут до начала смены он ходил по цеху, приглядывался, как наступал новый рабочий день. Кто-то шутя назвал его обход армейским словом «поверка». Для Старбеева этот момент был очень важным, личностным. Он считал его временем душевного настроя.
Его радовала готовность людей хорошо и красиво работать. Но чья-то небрежная грязная спецовка, беспорядок на инструментальной тумбочке коробили, отзывались досадой.
Вот и сейчас он сказал фрезеровщику Потехину:
— Куртку бы сменил. Жена увидит, не узнает. Завтра погляжу на тебя. Чуешь?
Потехин устыдился, кивнул.
А токарю Лопатину посоветовал:
— А ты бы, Василий, к врачу-глазнику сходил. Очки нужны тебе.
— Да что вы, Павел Петрович, десятую миллиметра с ходу ловлю.
— Возможно. А микрометр на стружках лежит, ему неудобно. Штука нежная.
— Намек понял.
В третьем пролете Старбеев подошел к Червонному. Тот усердно протирал станок.
— Здравствуй, Захар!
— Здравствуй, Петрович. — Лицо у Червонного было усталое, смотрел он как-то странно, понурив голову.
Почти всю ночь Червонный просидел за столом. Он вынул из коробки куски разорванных грамот и с ясным сознанием своего сумасбродного поступка стал подбирать обрывки, стыкуя их по краям. Затем по порядку наклеивал на чистый лист бумаги и приглаживал ладонью. Он оживлял грамоты с такой бережностью и старанием, будто чувствовал их боль и обиду. И легким касанием нашкодивших рук желал вымолить у них прощение.
Склеивал ли Захар Денисович свою прожитую жизнь? Выбирал ли он новую дорогу, на которую предстояло ступить? Червонный не думал об этом. Сейчас он возвращал то, от чего совсем недавно отказался.
Старбеев хотел было уйти, но задержался, спросил:
— Как Анна?
— Получше. Кланялась тебе. — И, теребя ветошь с маслянистыми пятнами, хилым голосом сообщил: — Именинник я сегодня. Сорок три. Большой праздник будет.
— Может, Анну дождешься?.. — посоветовал Старбеев.
— Хотел бы, да не получится… Судят меня. Нынче товарищеский суд. Балихин приходил, сказал, чтоб не опаздывал. Ты-то, Петрович, придешь? Уважь именинника. Посиди, послушаешь… Судиться — не богу молиться, поклонами не отделаешься. За здравие — не ожидаю. А за упокой будет.
— Какой же это праздник, Захар?
— Рад бы в рай, да грехи не пускают… Вот так… Наверное, приговор уже подписан. И твоя резолюция имеется.
— Это дело суда. Он решает. А тебя поздравляю. Что тебе пожелать?
Червонный перебил его:
— А ты уже авансом это сделал. И подарочек твой неоплатный.
Старбеев не понял, даже смутился.
— Анну спас… Иди, Петрович, дай в себя прийти, а то у меня руки будут дрожать. Работать не смогу.
Старбеев догадался, что Захара волнует главное — рассказал ли начальник про «зубра» или умолчал. Но спросить об этом не осмелился, потому и поспешил остаться в смятенном одиночестве.
