Семён Клебанов - Настроение на завтра
Червонный дернул голову книзу, склонил на голубую клеенку стола, прижал лицо к прохладной поверхности.
— Руби! — промычал он. — Руби! Не мешкай!
Старбеев схватил его за шиворот и откинул к спинке стула.
— Так будет проще. Глаза твои вижу, — не усмиряя вспыхнувший гнев, воскликнул Старбеев. — Значит, ты!
— Я!
Глаза Червонного повлажнели, крылья чуть расплющенного носа вздувались, и все лицо преобразилось, стало пепельным, неузнаваемым.
— Сволочь ты, Захар!
Старбеев почувствовал: что-то сжало его виски, и настольная лампа замерцала и на мгновение погасла, затем шумным колотьем отозвалось сердце.
— Какая же ты сволочь!..
— Выпускай пары, не жалься. Я думал, ты догадаешься. Давно прицелился ко мне.
— Было у меня подозрение, было. Но я отогнал его. Не мог представить такое. Что ж ты натворил?
— Обзывай, как хочешь. Больнее уже не будет.
— Будет! — Старбеев стукнул кулаком по столу. — «Зубра» ты не одолел. Кишка тонка. А рабочую совесть растоптал, изгадил. Как рука поднялась на свое, родное?!
— Не знаю, Петрович!
— Теперь хоть говори правду.
— Все запуталось… А этот желторотик, Вадька, бляха медная, гундосил свою присказку… Ушел ваш поезд, дядя Захар. А когда я в цех пришел, мой наряд Мягкову передали. Ну припоздал я, так я бы в субботку отработал.
— Это прогул.
— Может, мне с завода податься? Людям в глаза смотреть тошно.
— А там в темных очках будешь ходить?
Красные пятна выступили на скулах Червонного, а руки не находили себе места, дергались со стола на колени.
— Не знаю… Все рассказал… Отдай под суд!
Чтобы успокоиться, Старбеев глотнул воды.
— Ненавижу я эти «зубры», — огрызнулся Червонный, но, встретившись взглядом со Старбеевым, притих. А через минуту снова разгорячился: — Выгоняй! Суди! Уйду с завода!
— Кого стращаешь?! — Старбеев гневно вскинул голову. — Там, где упал, там и поднимайся.
Червонный заскрежетал зубами и, разведя руками, пробормотал:
— Может, я и встану, а жить-то как?
— Вот и подумай, не маленький.
Червонный надрывно вздохнул. Он очень устал, обжигающий стыд терзал душу.
В четырнадцать лет Захарка Червонный встал к токарному станку. Был он щупленький и маловат ростом. Пришлось поставить высокий настил. Здесь же, в цеху, и спал он в гамаке. Коротким был сон, почти две смены работал. Что ты видел тогда в своих сновидениях, Захарка? Отца, погибшего под Новый год сорок второго? Или дядю Сережу, его брата, так лихо игравшего на гармони и пропавшего без вести? Или шесть порций мороженого, которые ты съешь потом, в День Победы, и потеряешь голос?!
Старбеев помнил рассказ Балихина, как в сорок втором за успешное выполнение особо важного военного задания вручали правительственные награды Захарке Червонному и еще трем паренькам.
Февральским днем, в обеденный перерыв, собрались заводчане в заснеженном дворе. У стены литейного цеха поставили столик, возле которого по-солдатски строго застыл седовласый рабочий, держа знамя завода.
Из двери механического цеха вышли четверо подростков и двинулись по людскому коридору. Давно не стриженные, в замасленных ватниках, со впалыми щеками и синевой под глазами, они взволнованно поглядывали на своих товарищей.
Когда они приблизились к столу, рослый полковник по-отцовски улыбнулся, взял коробочки с наградами и, пожимая шершавые руки ребят, отрывисто говорил каждому: «Спасибо… за труд твой… Спасибо, малыш… Спасибо за труд твой…»
Они вернулись в цех и, радостно обнимая друг друга, прикрепили к рабочим курткам медали «За трудовую доблесть».
Как давно это было, думал Старбеев, вспоминая другое, послевоенное, время… Шел сорок седьмой, когда он с Валентиной и Маринкой переехал в Трехозерск. Им тогда дали комнатку в заводском общежитии, влажную, со скрипучими половицами. Было трудно — днем работать с большой отдачей, вечерами учиться в институте.
Однажды в общежитие пришел Червонный с молодежной бригадой, и стали они по выходным дням ремонтировать рабочее жилье.
И тогда Старбеев познакомился с Захаром, которого уже часто называли Захаром Денисовичем, почитали за трудовую прилежность. Нет, не стоял Червонный на отшибе от горячих дел, мало думал о себе, больше о других, по-доброму помогал новичкам. Только вот на учебу времени не выкраивал, думал — успеется, еще выучусь, наверстаю. Да вот не наверстал, так и остался с шестью классами.
Ошибся Червонный в своих расчетах. Бездумно понадеялся на свои руки, уверовал, что на всю жизнь хватит мастерства.
И вот теперь перед Старбеевым сидел совсем другой человек, сутулый, мрачный, с отчаяньем и страхом в поблекших глазах и болью в сердце.
Это не был Червонный, а сидел тот самый Вредов, которого презирал Старбеев и не мог простить ему совершенной подлости.
И все же в запале гнева Старбеев вдруг уловил, что допускает ошибку, упрощая ход своих раздумий: ведь пришел к нему именно Червонный. И это Червонный явился повиниться за свои грешные дни и беды, а не за поступки чужака Бредова, с которым все яснее и легче.
«Не слушал ты меня, Червонный, — с обидой не только на него, но больше отчего-то на себя, размышлял Старбеев. — Звал тебя учиться, просил, требовал, но ты откладывал на другое время. Тебе уже сорок три года. Да, ты ни перед кем не склонил головы. Жил как хотел. И мастерство свое использовал как щит вседозволенности, хрупкое прикрытие важности своей персоны, к услугам которой вынуждены были обращаться в трудные дни заводских будней. Ослепленный верой в свою незаменимость, ты не заметил, как время обгоняло тебя, взращивая новых прекрасных мастеров. Горько, что все прощали тебе. Журили, гладя по головке».
Червонный словно подслушал мысли Старбеева, распрямился и сказал:
— Помнишь, Петрович, трудный был на заводе год. Позапрошлый, кажется. План годовой рушился. Я тогда хворал, на бюллетене был. — Он махнул рукой. — Чего вспоминать? Зачем? — Он выпятил указательный палец. — Вот этим гаденышем я сдвинул ручку коррекции, бляха медная.
Старбеев не забыл, не мог забыть тот декабрь. Восемь дней оставалось до Нового года, а план завода был под угрозой срыва. Плохо сработал тогда литейный цех, поставил много негодных заготовок. А новые начали поступать в механический цех лишь в начале второй недели. Наверстать упущенное время было трудно. Работали в три смены, и все же отставание угрожало сборочному цеху. Усложнило обстановку отсутствие Червонного. Он обрабатывал сложную деталь, требующую опыта, сноровки.
Червонный бюллетенил. После очередной выпивки, возвращаясь домой, поскользнулся у подъезда и вывихнул ногу.
