Филлис Джеймс - Ухищрения и вожделения
Она бежала на этот голый мыс — в новую жизнь, в новое одиночество. И здесь нашла Элис Мэар. Они встретились недели две спустя после переезда Мэг в старый пасторский дом. Элис Мэар пришла туда с чемоданом ненужных вещей для ежегодной распродажи в помощь лидсеттской церкви Святого Андрея. В доме была старая кладовка в конце коридора, ведущего из кухни к черному ходу, куда жители мыса сносили ненужные им вещи: одежду, безделушки, книги и старые журналы. Мистер Копли время от времени отправлял службу в церкви Святого Андрея, когда тамошний священник мистер Смоллет уезжал в отпуск. Мэг считала, что такая вовлеченность в жизнь лидсеттского храма, да и самой деревни, равно важна и для старика Копли, и для церкви. Обычно от жителей редких домов на мысу не приходилось ожидать слишком большого количества ненужных вещей. Но Алекс Мэар, так хотевший, чтобы АЭС более органично вписалась в жизнь округи, велел вывесить сообщение на доске объявлений у входа, и к октябрю, когда проводилась эта ежегодная распродажа, два деревянных сундука были заполнены почти доверху. Дверь черного хода в светлое время дня не запиралась, чтобы облегчить желающим доступ в кладовку, а внутренняя, ведущая в дом, бывала обычно заперта. Но Элис Мэар постучала у парадной двери и назвалась. Две женщины, примерно одного возраста, обе весьма сдержанные, независимые, не искавшие дружбы специально, сразу понравились друг другу. Через неделю Мэг получила приглашение на обед в «Обитель мученицы». И теперь редко выдавался день, когда бы она не проходила полмили до коттеджа Элис Мэар и не усаживалась в ее кухне — поболтать и посмотреть, как работает Элис.
Коллеги по школе — Мэг в этом нисколько не сомневалась — сочли бы эту дружбу совершенно непонятной. Дружба в их школе — или то, что считалось там дружбой — никогда не могла преодолеть великого водораздела между политическими пристрастиями, и в едкой атмосфере учительской быстро вырождалась в обмен сплетнями и слухами, а затем и во взаимные обвинения и предательство. А эта новая, спокойная, нетребовательная дружба была лишена страстности, свободна от волнений. Она не была и демонстративной: Мэг и Элис никогда не обменялись ни одним поцелуем, они даже и рукопожатием обменялись только раз — при первом знакомстве. Мэг не могла бы сказать, что привлекает к ней Элис, но она точно знала, чем Элис привлекает ее. Умная, начитанная, без малейшего признака сентиментальности, эта женщина, которую мало что могло шокировать, стала для Мэг средоточием ее жизни на мысу.
Мэг редко встречала Алекса Мэара. Днем он был на АЭС, а выходные вопреки принятому у горожан обычаю выезжать за город проводил в своей лондонской квартире. Иногда он даже задерживался там на несколько дней, если намечались деловые встречи в городе. У нее не создалось впечатления, что Элис специально препятствует ее встречам с братом из опасения, что Мэг может ему наскучить. Несмотря на все травмы, перенесенные за последние три года, Мэг сохранила достаточно душевных сил, чтобы не поддаваться самоуничижению. Она не считала себя ни скучной, ни непривлекательной. Но ей всегда было как-то не по себе рядом с ним, возможно, потому, что красивый, самоуверенный и державшийся чуть надменно Алекс Мэар, казалось, впитал и нес в себе тайну и мощь той энергии, с которой имел дело. С Мэг в тех редких случаях, что они встречались, он вел себя вполне по-дружески; иногда даже ей казалось, что она ему нравится. Однако «общей почвой» для них могла быть лишь кухня Элис Мэар, но даже там Мэг чувствовала себя как дома, только когда Алекс отсутствовал. Элис никогда не говорила о брате, упоминала о нем лишь изредка и походя, но порой, как на этом обеде, когда Мэг видела их вместе, ей казалось, что брат и сестра обладают каким-то взаимным интуитивным чутьем, инстинктивно откликаясь на малейшее, даже невысказанное желание друг друга. Такая обостренная интуитивная связь скорее характерна для супругов, счастливо проживших бок о бок много лет, чем для сестры и брата, большую часть времени проводящих врозь.
И здесь впервые за последние три года она смогла заговорить о Мартине. Она хорошо помнила тот июльский день, дверь кухни, распахнутую во дворик, аромат трав и моря, заглушающий даже пряный и масляный запах только что вынутого из духовки печенья, Элис сплела напротив Мэг за кухонным столом, на столе — чайник и чашки. Мэг помнила каждое слово.
— Не очень-то они были ему благодарны. О, разумеется, все говорили, что он совершил героический поступок, а директор школы на панихиде произнес все полагающиеся слова. Но все они считали, что вообще нечего было разрешать мальчишкам там купаться. Школа не желала нести ответственность за его смерть. Они были гораздо больше озабочены сохранением репутации школы, чем репутацией Мартина. А мальчик, которого он спас, оказался не очень-то… Это, наверное, глупо с моей стороны, но мне это неприятно.
— Почему же? Совершенно естественно надеяться, что ваш муж утонул не ради спасения какого-нибудь ничтожества… Только ведь, как мне кажется, мальчика тоже можно понять. Это может быть очень тяжко — знать, что кто-то погиб ради тебя.
Мэг ответила:
— Я и сама пыталась убедить себя в этом. Какое-то время я была… Ну, этот мальчик стал для меня просто наваждением каким-то. Я слонялась возле школы, поджидая, когда он появится. Иногда я чувствовала, что мне просто необходимо до него дотронуться. Ощущение было такое, будто в него переселилась какая-то частичка Мартина. Но мальчик от всего этого только чувствовал себя не в своей тарелке. Да иначе и быть не могло. Он не хотел со мной видеться, избегал разговоров. Его родители тоже. На самом-то деле он был вовсе не такой уж и славный. Грубый, не очень умный. Кажется, Мартин его недолюбливал, хотя никогда мне об этом не говорил. И прыщавый к тому же… О Господи, ну это-то уж не его вина, не знаю, зачем я об этом…
Мэг сама удивилась тогда, как это вдруг она заговорила о нем. Впервые за три года. И о том, что он стал для нее наваждением, навязчивой идеей. Она никогда не упоминала об этом ни одной живой душе.
А Элис тогда сказала:
— Конечно, жаль, что ваш муж не попытался спастись сам, оставив его тонуть. Но, я полагаю, в тот момент он не стал взвешивать, что ценнее — жизнь хорошего учителя, приносящего пользу, или прыщавого тупицы.
— Оставить его тонуть? Сознательно? Но, Элис, вы же сами этого никогда не сделали бы!
— Скорее всего нет. Я вполне способна совершать иррациональные поступки. Даже глупости. И я скорее всего вытащила бы этого мальчишку, если бы могла не подвергать собственную жизнь слишком большой опасности.
— Да конечно же, вы бы его вытащили. Это же инстинкт, заложенный в человека, — спасать других. Особенно если это ребенок.
