Энн Перри - Смертная чаша весов
Уильям завороженно смотрел то на одну, то на другую сторону канала. Зрелище превосходило самые смелые его мечты. Из воды поднималась многоступенчатая лестница, которая пропадала где-то вверху, между зданиями. Другая лестница заканчивалась большой площадкой и аркой, за которой поблескивала дверь. В покрытой рябью воде отражалось неровное пламя факелов. На поверхности колыхались другие гондолы, слегка постукивая бортами друг о друга и о длинные шесты, к которым они были привязаны.
Монк пребывал в восхищении. Он очень был занят расследованием и тем, что еще надеялся узнать и предпринять в ближайшее время, но все равно думал еще и об этом городе. Детектив слышал предания о величии и славе Венеции и о ее упадке. Он знал, что это был древний и порочный город-республика, морские ворота европейской торговли с Востоком и Западом, который был невероятно могущественным в зените своей славы, прежде чем наступил его упадок как морского форпоста, что привело к дальнейшему и окончательному падению. А когда-то Венецию называли жемчужиной Адриатики, с которой ее правитель, дож, торжественно обручался, бросая в воды лагуны золотое кольцо — символ союза города с морем.
Был Уильям наслышан также и о пороках Венеции, царивших там извращениях и неумолимо соскальзывающей в воды залива красоте, о грядущем ее разрушении. Он знал и о том, что этот город был побежден и оккупирован Австро-Венгерской империей и что в венецианском Совете можно было встретить официальных представителей Австрии, а на улицах города — австрийских солдат.
Но, видя закат солнца в пламенеющем небе, зажигающий огнем медные крыши дворцов, слыша крики гондольеров и лодочников, разносящиеся эхом над водой, и монотонный плеск волн, подмывающих каменные фундаменты зданий, сыщик мог думать только о призрачной волшебной красоте этого города, невероятной и неповторимой.
Обмениваясь только самыми необходимыми замечаниями, они с Эмденом подплыли к частной стоянке, ступили на берег и очутились перед небольшим дворцом, повернутым фасадом к южной стороне канала. Почти сразу же появился слуга в ливрее и с факелом в руке, свет которого окрасил в оранжевый цвет сырые ступени, а темная поверхность воды на мгновение стала почти зеленой. Слуга узнал прибывших и поднял факел повыше, чтобы они не споткнулись на неровных каменных ступенях, ведущих к узкой полуоткрытой двери.
Монк устал, замерз и обрадовался теплу и свету широкого холла с мраморным полом, на котором были расстелены толстые восточные ковры, придающие помещению одновременно роскошный и уютный вид.
Стефан повел его по лестнице, а слуга внизу окликнул лакея, чтобы тот взял чемоданы.
Детектива проводили в отведенную ему комнату с лепным потолком. На стенах там висели гобелены, изображающие различные драматические эпизоды из истории. Выцветшие до золотисто-коричневых тонов, они поражали своей красотой. Глубоко посаженные в стене окна выходили на канал, где свет все еще переливался бликами на воде, а блики, в свою очередь, отражались рябью светотени на потолке.
Как ни устал Монк, он все же, пренебрегая постелью и креслами, направился прямо к окну, высунулся, насколько это было возможно, из оконной ниши и посмотрел вниз. По каналу медленно плыли в обе стороны по крайней мере с десяток барок и гондол, а на противоположной стороне дрожащие огни факелов освещали резные фасады зданий с портиками и колоннадой, отчего мрамор казался розовато-ржавым, и с черными глазницами окон, из которых, может быть, кто-нибудь вот так же, как Уильям, завороженно смотрел на воду из темной комнаты.
За обедом в столовой, выходившей окнами на Гранд-канал, сыщик заставил свои мысли вернуться к цели своего приезда и сказал Стефану:
— Мне нужно очень многое узнать о политических связях и интересах людей, которые гостили в Уэллборо-холле, когда умер Фридрих.
— Разумеется, — согласился фон Эмден. — Я могу вам обо всем рассказать, но, полагаю, вы должны составить насчет этого собственное представление. Мои слова вряд ли могут послужить доказательством, и уж конечно, им не может считаться мое мнение. — Барон откинулся на стуле и вытер губы, покончив с устрицами. — По счастью, вскоре предстоят всякого рода торжества и приемы, на которые я смогу вас пригласить, а уж там вы сумеете познакомиться со всеми нужными вам людьми.
Голос его был полон оптимизма, но вокруг глаз залегла тревожная тень.
И опять Монк спросил себя, почему Стефан так предан Зоре? Что ему известно о смерти Фридриха и зачем он так обременяет себя, стараясь доказать, будто это была насильственная смерть? Был ли он участником событий или просто наблюдателем? Во что он верил сам, каких взглядов придерживался; проиграет он или выиграет, если будет доказана вина Гизелы, или, наоборот, Зору обвинят в клевете? Возможно, он, Уильям, слишком доверительно отнесся к Стефану с самого начала. А он нечасто совершал подобные ошибки…
— Спасибо, — принял предложение детектив. — Я был бы благодарен вам за совет и суждение. Вы знаете этих людей гораздо лучше, чем я когда-нибудь узнаю. И хотя ваш взгляд на вещи не может быть доказательством, он может послужить мне путеводной нитью, чтобы найти доказательства, которым будут обязаны поверить и другие, как бы они этому ни сопротивлялись.
Некоторое время фон Эмден хранил молчание. Потом его взгляд стал удивленным, удивление перешло в любопытство, и наконец он кивнул с таким видом, словно составил о своем собеседнике полное представление.
— Да, конечно, — снисходительно согласился барон.
— Что, по-вашему, произошло в действительности? — напрямик спросил Монк.
Небо за окном почти совсем потемнело. Стекла окон время от времени отражали мелькающий свет факелов и более тусклые отсветы от них в водах канала, которые потом снова отражались на стекле. Влажный воздух был насыщен солью. Все это дополнялось неумолчным шелестом прибоя.
— Мне кажется, атмосфера была подходящей для убийства, — осторожно сказал Стефан, следя за выражением лица Уильяма. — Слишком многое стояло на карте. Людям свойственно убеждать себя, что они поступают в соответствии с моральными принципами, когда дело касается патриотических чувств.
Слуга внес блюдо с жареной рыбой и овощи, и Монк принял щедрую порцию и того и другого.
— Обычные ценности жизни и смерти тогда отступают на задний план, — продолжал его собеседник. — Почти подобно тому, как это бывает на войне. Вы говорите себе: «Я поступаю так-то и так-то во имя моей страны и моего народа. Я совершаю меньшее зло во имя большого добра». — Стефан все еще пристально глядел на сыщика. — В течение всей истории человечества люди поступали именно так, зная, что их ожидает в конце или корона, или виселица. И потом историки, в зависимости от конечного результата, назовут их либо героями, либо предателями своего народа, а часто, с течением времени, сначала одним, а потом другим. Главный судья тут — успех. И редко кто основывает свои ценности на других принципах.
