Энн Перри - Смертная чаша весов
Вид у него был одновременно сердитым и удовлетворенным, а на губах играла почти насмешливая улыбка.
— А как ты думаешь, — спросил детектив саркастически, — какие шаги мне следовало предпринять по части этого расследования? Пожалуйста, поделись своими предположениями!
— Ну, ты мог бы изучить проблемы, связанные с политической ситуацией, — начала Эстер. — Действительно ли существовал план заставить Фридриха вернуться на родину или нет? Действительно ли Гизела считала, что он сможет вернуться без нее, или же была уверена, что он никогда на это не пойдет? Настаивал ли Фридрих на том, чтобы соотечественники приняли Гизелу? Уведомил ли он об этом фельцбургский двор и каков был ответ? Знала ли о нем Гизела? Почему графиня так ненавидела ее? Была ли Фридриху известна причина этой ненависти, в чем бы она ни заключалась? Что об этом знает брат герцогини, граф Лансдорф?
Женщина перевела дух и продолжала:
— Из всех присутствовавших тогда в Уэллборо-холле, кто имел в других немецких государствах интересы или родственные связи, которые могли бы пострадать или, наоборот, выиграть от объединения Германии? Кто имел честолюбивые военные или политические замыслы? У кого и где были союзники? А что можно сказать о самой графине фон Рюстов? Кто ее лучшие друзья? Ты мог бы все это разузнать и добыть еще множество сведений. Даже если бы их было недостаточно, ты все же положил бы расследованию настоящее начало.
— Браво! — захлопал в ладоши Монк. — И с кем я должен был вести все эти разговоры, чтобы разузнать все интересующее тебя?
— Не знаю! — отрезала Эстер. — А сам ты не способен пораскинуть умом? Поезжай и поговори с придворными Фридриха, последовавшими за ним в изгнание.
Детектив широко открыл глаза.
— Ты имеешь в виду его двор в Венеции?
— А почему бы и нет?
— И ты думаешь, это стоящая идея?
— Разумеется! Если б ты хоть немного был признателен Рэтбоуну и лояльно к нему относился, ты бы не спрашивал меня, что делать, а просто взял бы и поехал.
Беспокойство за Оливера заставило медсестру говорить резко и даже пронзительно. Детектив услышал ее беспокойство, и его лицо странно смягчилось. А потом оно выразило нечто, похожее на удивление или даже уязвленность, хотя в следующее мгновение на смену этим чувствам пришли другие.
— А я туда и еду! — сказал сыщик раздраженно. — Как ты думаешь, с чего бы это мне упаковывать вещи? Или ты хочешь, чтобы я отправился в Венецию прямо с места в карьер и в том, что на мне надето? С моей стороны умнее взять несколько подходящих к случаю вещей, если я собираюсь общаться с придворными, даже находящимися в изгнании.
Ах, она могла бы и сама обо всем догадаться! Она неверно судила о нем. Эстер почувствовала облегчение, и теплая волна этого чувства растопила гнев и страхи. Женщина поняла, что улыбается. Как она могла усомниться в этом человеке?!
— Я так рада! — Вряд ли ее слова можно было считать извинением по форме, однако оно в них звучало. — И да, тебе, конечно, потребуется соответствующая одежда. Ты отправляешься пароходом? Или поездом?
— И тем и другим, — ответил Уильям и, поколебавшись, ворчливо добавил: — Тебе не стоит так беспокоиться о Рэтбоуне. Он же не дурак! И я добуду достаточно доказательств, чтобы достойно провести процесс. Или чтобы убедить графиню фон Рюстов взять обвинение обратно, прежде чем дело дойдет до суда, — если это будут доказательства невиновности Гизелы.
Эстер немного удивилась, что Монку не понравилось ее беспокойство о Рэтбоуне. Детектив ревновал и бесился из-за этого. Девушке захотелось рассмеяться, но смех ее показался бы ему истерическим, и Уильям не постеснялся бы как следует ее встряхнуть, чтобы заставить замолчать. А она не смогла бы остановиться, ведь все складывалось так невероятно смешно! Сыщик ни за что не понял бы истинную причину ее смеха, и это только еще больше развеселило ее. И все закончилось бы тем, что они стали бы еще ближе друг другу, забыв на минуту все страхи и преграды. Хотя могли и поссориться и наговорить такого, чего вовсе не думали, но что уже нельзя было бы ни взять обратно, ни забыть…
Монк стоял молча и, казалось, даже не дышал. Но мисс Лэттерли не посмела экспериментировать дальше. Слишком много для нее все это значило.
— Сомневаюсь, что графиня извинится и снимет обвинение, — слегка дрожащим голосом негромко сказала Эстер. — Но ты, по крайней мере, мог бы совершенно точно решить, был или не был принц убит. Был?
— Не знаю, — ответил Уильям, глубоко задумавшись. — Это мог быть и яд. В тамошнем саду растут тисы, и кто-нибудь мог совершенно незаметно сорвать листья.
— Но каким образом их могли дать принцу Фридриху? Вряд ли кто-то мог умудриться войти в комнату больного и убедить его съесть немного листьев. В любом случае большинству известно, как эти листья выглядят: они похожи на иглы и ядовиты. Об этом нам с самого детства твердят родители. Я припоминаю, как боялась тисовых деревьев, растущих на кладбищах.
— Значит, кто-то сумел сделать из листьев настой и добавить ему в пищу или питье, — сухо ответил Монк. — И это можно было сделать либо в его комнате, либо, что гораздо вероятнее, в кухне. Или же можно было чем-то отвлечь слугу, несущего поднос с едой наверх, и с легкостью подлить отраву… Одно точно: Гизела совсем не выходила из их общих с Фридрихом покоев. Она едва ли не единственная, кто ни разу не спускался в сад. Это могут засвидетельствовать все слуги. Даже ночью она все время оставалась с мужем.
— Но кто-то ведь мог ей помочь в этом? — спросила Эстер, наперед зная, что Гизела никому бы не доверила подобную тайну. Да никто бы не доверил!
Сыщик не озаботился ответом на этот вопрос.
— И, следовательно, если кронпринц Фридрих в самом деле убит, это сделала не Гизела, — тихо заключила женщина. — Так что же ты собираешься делать? Каким образом мы смогли бы помочь Рэтбоуну?
— Не знаю. — Монк был недоволен и раздражен. — Если можно доказать, что совершено убийство, Зора, наверное, вполне способна удовлетвориться и этим. И может статься, она обвинила Гизелу только потому, что та была единственной, кто захотел бы отстаивать свое имя от возможных подозрений. Может, для Зоры это единственный способ заставить провести процесс и общественное расследование.
— Но что будет с Рэтбоуном? — настаивала на своем мисс Лэттерли. — Он ведь единственный, кто согласился защищать графиню. И чем ему поможет, если выяснится, что виновен кто-то другой?
— Не думаю, что это вообще могло бы помочь ему, — ядовито ответил детектив, отходя от каминной полки. — Но если это правда, тогда и я ничем не смогу быть ему полезен. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я сфабриковал какие-то доказательства против Гизелы с единственной целью дать Рэтбоуну возможность выкрутиться из неприятного положения, в которое он сам себя поставил, поддавшись чарам графини со столь крайними суждениями и послушавшись голоса сердца, а не рассудка? Или тебе нужно от меня именно это?
