Дороти Девис - Тень предателя
— Я давно не видел русских фильмов, они слишком благополучны, — ответил Мазер, продолжая играть роль оригинала. Иногда он удивлялся, как его еще терпят, ибо это было общество снобов.
Он положил руку на плечо Бредли и невольно в который раз отметил: Питеру тридцать пять лет, а седина уже тронула инеем виски ученого. Это было бремя успеха, пришедшего к нему слишком рано.
— Достопримечательности в Афинах довелось посмотреть?
— Акрополь и Плакку, как и положено туристу, приехавшему на неделю.
— А памятник Байрону?
— Мы потратили чертовски много времени на его поиски…
«Мы», подумал Мазер. Он предполагал, что Бредли в Афинах предпочтет, как и у себя дома, прогулки в одиночестве. Ему не хотелось думать, что профессор в какие-нибудь несколько минут поломает его хитроумный план, вдруг изменив своим привычкам.
Но и здесь Бредли оказался верен себе. Взяв в руки какой-то журнал, он принялся листать его, дожидаясь, когда все уйдут. Джанет говорила, что он в любой, даже самый неподходящий момент может погрузиться в чтение, одним взглядом прочитывая целую страницу. У него была удивительная способность делать это и никого не обижать своей невоспитанностью. Это было чем-то вроде шестого чувства. Мазер уже у двери обернулся и махнул ему рукой. Питер ответил тем же жестом и сказал: — Мы с тобой еще поговорим, Эрик.
* * *Переждав, когда проедет машина, Мазер перешел улицу. Колеса автомобиля прошелестели по расплавленному асфальту, словно по воде. Стояла жара. Для мая день выдался необычно знойным. Мазер загляделся на играющих на улице детей, если можно назвать игрой их толкотню с самодельными ружьями в руках в толпе взрослых, среди мчащихся машин. Наступали сумерки, пятнистые сумерки на плохо освещенных городских улицах, над которыми висело сияние города, похожее на неоновую туманность. Мазер занял свой пост под фонарем и стал смотреть на окно второго этажа дома Бредли. Когда он подал знак, махнув рукой своим напарникам, следившим за ним, — откуда, он точно не знал, он даже не был уверен, что они где-то здесь, — он неожиданно поцеловал кончики своих пальцев, словно посылал воздушный поцелуй дому, который только что покинул. И тут неожиданно он увидел в окне Джанет. Ему показалось невероятным, что она стоит там. Круг замкнулся. Но Джанет вдруг резко повернулась спиной к окну. Ему оставалось лишь мучиться в догадках, видела ли она его под фонарем и жест, который он сделал? Возможно, она все приняла на свои счет? Тогда отлично. Тем лучше, если что-то пойдет не так. Впервые он позволил себе хотя бы на мгновение испугаться. С Джанет в доме осталась только Анна Руссо, разговаривая, она все время отбрасывала назад свои длинные темные волосы. Неужели она тоже видела его? В этом он не был уверен.
На тротуаре прямо под окнами трое студентов, — Мазер не помнил их имен, — криками вызывали Анну. Вскоре к ним присоединился Стейнберг, и все двинулись по тротуару. Через несколько секунд их догнала Анна. Затем из дома вышла Луиза Стейнберг, и остановилась на крыльце. Мазер совсем забыл о ней. Луиза втянула в себя полный испарений воздух. Она была из тех, кто любит мир и готов заключить в объятия даже устрицу. Иногда она посещала его лекции. Он запомнил ее потому, что она назвала Шелли пролетарским поэтом.
Зажглась лампа в кабинете Бредли, маленькой комнатке над гостиной. Питер подошел к столу рядом с окном и открыл свой дипломат. Он вынул из него небольшую коробку и еще какие-то бумаги и переложил их в более скромный портфель. Через несколько секунд он погасил свет и покинул комнату. Джанет закрывала окна шторами, оглядываясь через плечо на мужа и разговаривая с ним.
Мазер выполнил свое задание. Все, что ему теперь следовало сделать, это поскорее уйти. Для других это будет знаком, что Бредли сейчас выйдет из дома. Мазер торопился, ибо не хотел участвовать в том, что произойдет дальше, даже если это такое простое дело, как кража портфеля. Но тут же почувствовал сожаление, — ему не нравилось, что Питер в их руках, в то время как он вышел из игры.
Мазер шагал через смешанные полуделовые, а затем полужилые кварталы города, отделявшие дом Бредли от Гринвич-Виллиджа. Он шел не выбирая пути, легким размашистым шагом, весело, как деревенский мальчишка шагает по полям. Этот образ встал на мгновение перед его взором, и это было лучшим воспоминанием о самом себе. Вот ему двенадцать, он бежит через бабушкин двор, распугивая кур и уток, а вот он вспугнул куропатку с птенцами, несясь во вею прыть через поле к лесу, тенистому, тихому, где его никто не увидит, и где он совершенно свободен.
Сейчас он тоже был свободен, бодр и весел, потому что столь успешно применил свои таланты в конспиративном задании, которое, он убеждал себя, поможет ему покончить со всякой конспирацией. А в то, будто его выбрали не потому, что талантлив, а скорее потому, что просто подвернулся под руку и действовал больше из чувства собственной ущемленности, чем в силу убеждений, он не собирался верить. Ему удалось превратить позор в достоинство, что проделывало куда большее количество людей, чем он мог себе представить. Несмотря на постоянные попытки играть на этом, в глубине души он сомневался в своем понимании человеческой натуры. Но его единственной проблемой отныне будет беречь свой столь воодушевляющий его секрет. Он знал свою слабость к драматизации. Теперь, когда все пройдет, он прежде всего должен побороть в себе соблазн рассказать Питеру Бредли всю правду о том, как тот, сам того не ведая, был использован советской контрразведкой.
Мазер невесело посмеялся над собой. С таким соблазном он должен справиться, да и Бредли ему все равно не поверит. Он сочтет это остроумной выдумкой, делающей честь богатому воображению Мазера, фантазией, построенной на случайном совпадении обстоятельств. Свободен? Но он пленник собственной затеи.
Мазер замедлил шаги, чувство победы угасало. Сознание того, что Бредли не поверит ему, жгло его. Бредли плохо знал его, впрочем, как и все остальные. Его часто мучило подозрение, что никто даже не стремился его узнать. И все же его тепло принимали во всех компаниях, даже в кругу ученых. Он всегда мог выбрать, куда пойти, из того полдесятка группировок молодых интеллектуалов Виллиджа, которые собирались случайно или по заведенной привычке в барах или кафе. Его появлению везде были рады. Он мог вернуться в дом, который только что покинул. Будет ли рада ему сейчас Джанет? Ей захочется его видеть? Или в какой-то момент, наедине с Питером, она уже прогнала из своих мыслей образ Мазера как искусителя?
Когда он наконец вошел в таверну «Красная лампа», имажинисты были в сборе, сверкая красками и элегантностью, как цветник. Это сравнение понравилось Мазеру. Молодые интеллектуалы проявляли себя искусством правильной речи, изысканностью одежды и манер. Аффектация в жестах, манерах и языке даже развлекала Мазера. Эта элегантность ради элегантности в современном студенческом городке, где сознательно создавался культ неряшливости и неумытости, требовала незаурядной смелости. Таверна со стенами, обшитыми дубом, с приглушенным светом ламп была переполнена туристами, сидевшими за столиками, и завсегдатаями — у стойки бара. Мазер с трудом пробрался к своим юным друзьям. Среди них была всего лишь одна девушка с шалью на плечах и волосами, небрежно собранными в пучок на макушке. Возможно, это был даже нарик. Она показала язык какому-то одобрительно свистнувшему ей типу, направлявшемуся в сторону туалетов. «Суини среди соловьев»,[1] — подумал про себя Мазер.
