Эллери Куин - Последний удар
Джон Себастиан с трудом улавливал слова невысокого врача. Шум в голове перерос в какой-то глухой рев, сквозь который еле пробивались звуки реального мира. Едва ли он мог вспомнить, как они освободили Клер, как донесли до дома врача. Более двух часов, он, скрючившись, просидел в холодной гостиной перед угарной печкой, пока врач и его узкогубая молчаливая жена — он вспомнил заверения доктора, что она квалифицированная медсестра — колдовали над Клер за закрытыми дверями. Чашка чаю, которую дала ему миссис Холл, так и остыла в его руках.
— А главное? — задал он глупый вопрос.
Врач внимательно посмотрел на него.
— Мистер Себастиан, вы уверены, что с вами все в порядке? Я, пожалуй, осмотрю вас, пока есть возможность.
— Нет. Жена. Женой займитесь. Нечего тут рассусоливать! Что с ней?
— Травмы, шок от аварии — в общем, мистер Себастиан, это вызвало потуги. У нее будут преждевременные роды, — безрадостно сказал Холл. — Миссис Холл там готовит все необходимое. Извините.
— Стойте, стойте, я не понял, — пробормотал издатель. Один из рисунков в стиле Гибсона-Коллиера, развешанных по стенам, висел как-то косо, все отвлекал его… — Вы хотите сказать, что жена будет рожать? Здесь? Сейчас?
— Да, мистер Себастиан.
— Но это невозможно! Она не должна!
Белое лицо доктора Холла покраснело.
— Человек предполагает, а Бог располагает, сэр. Боюсь, у вас нет выбора.
— Я не позволю! — Кровь билась в висках Себастиана. — Ее личный врач… Ри… Где у вас телефон?
— У меня, мистер Себастиан, нет телефона, — сказал доктор Холл.
— Тогда автомобиль — сани — что угодно! Чтобы всякому коновалу… Я отправляюсь за ним!
— Сэр, автомобиля у меня нет, а у саней полоз сломался сегодня, когда я возвращался от больного. Мой экипаж в сарае, но по такому льду ни вы, ни моя лошадь и пятидесяти ярдов не пройдете. — Маленький врач заговорил более решительно: — Каждая секунда, на которую вы меня задерживаете, мистер Себастиан, может стоить жизни вашей жене. Жена, конечно, ваша, но я бы предложил вам раздумывать не слишком долго.
Себастиан опустился в большое складное кресло. Доктор Холл угрюмо смотрел на него. Отворилась таинственная дверь. Миссис Холл весьма настойчиво позвала мужа:
— Доктор!
Себастиан перевел взгляд в ее сторону и дальше. Клер распростерлась на кровати как мертвая и как-то по-собачьи скулила. Миссис Холл исчезла. И снова дверь.
— Поспешите, мистер Себастиан. Так начинать мне или нет?
— Да, — прошептал издатель. — Вы ведь сделаете все возможное, доктор?
— Мистер Себастиан, поймите, ваша жена в крайне тяжелом состоянии.
— Понимаю. Ну, давай же, давай, иди к ней, ради Бога!
Прошла целая вечность.
Сначала Себастиану казалось, что у него голова лопнет, если крики не прекратятся, но, когда они стихли, он вдруг обнаружил, что молится об их возобновлении.
У него не было никаких сколько-нибудь связных мыслей. Все представало перед ним как в тумане — унылый фикус, олеографический портрет какого-то бородача над каминной полкой, дорожка с бахромой из шариков на пианино, стереоскоп с набором видов на столе, зеленые веревочные портьеры, за которыми скрыта убогая прихожая. Один раз оп даже встал с кресла и подправил рисунок «гибсоновской красотки», поскольку смотреть, как он косо висит, стало просто невыносимо. На стенах были и другие репродукции — динамичные сценки жизни Дикого Запада Фредерика Ремингтона, выполненные в оранжевых тонах. Но стоило ему на секунду отвернуться — и он уже не мог бы вспомнить, что на них изображалось.
Потом, как привидение, снова возник доктор Холл. Он подошел тихо, мелкими шажками, торопливо прихлебывая чай и поглядывая на Себастиана поверх чашки. На халате у него были длинные красные полосы, будто ему спешно понадобилось вытереть о халат руки.
Себастиан завороженно смотрел на пятна.
— У вас сын, сэр. В один час девять минут утра. Поздравляю.
— Утра, — громко произнес Себастиан. — А день какой?
— Можно сказать, пятница, шестое января, уже ведь за полночь. — Говорил доктор Холл оживленно, но в усталых карих глазах таилась настороженность.
— Он, мистер Себастиан, очень маленький, я сказал бы, фунта на четыре.
— Где мы? — пробормотал издатель. — Где ваш дом расположен?
— На окраине Маунт-Кидрон, рядом с Пэлем-Мэнор… Четыре фунта — совсем неплохо для недоношенного, и мальчишка крепок, как доллар… Знаете, мистер Себастиан, как только мы закончим, мне следует вас серьезнейшим образом осмотреть.
— Маунт-Кидрон. — Себастиан отвел глаза от окровавленного халата. — Жена. Как жена?
— Сэр, при таких обстоятельствах я не должен скрывать истинное положение вещей, — скороговоркой отвечал доктор Холл. — Состояние вашей жены критическое. Фактически… В общем, сэр, я делаю все, что в моих силах.
— Да, — сказал Себастиан. — Да, о Боже мой!
— И еще, сэр, вам нужно знать — у нее будет второй ребенок.
— Что? Что ты сказал? — прохрипел Себастиан.
— Видите ли, первые роды ослабили ее до опасного предела. Вторые же… — Себастиану показалось, что рыжие волосы доктора сами собой разлетелись в разные стороны. Но нет, доктор просто качал головой. — Теперь постарайтесь расслабиться, а я пойду к пациентке. Вот, допейте-ка этот чай.
— Но это же убьет ее!
Себастиан вскочил, дергая себя за воротник. Его выкаченные глаза ослепительно сверкали.
— Будем надеяться, что не убьет, мистер Себастиан.
— Вырежьте из нее ребенка. Пусть он умрет. Ей, ей жизнь спасите!
— При том состоянии, в котором находится ваша жена, любое хирургическое вмешательство почти наверняка будет фатальным. Кроме того, ребенок идет естественным образом.
— Я хочу видеть жену.
Доктор Холл посмотрел на Себастиана печальными карими глазами.
— Мистер Себастиан, — отчетливо произнес он, — она не желает вас видеть.
И он снова ушел.
Себастиан рухнул в кресло, чувствуя, что теряет последние остатки самообладания. Он даже не замечал, что горячий чай льется из чашки, поданной врачом, прямо ему на колено.
«Близнец…»
«Будь он проклят».
«Она не хочет вас видеть…»
«Будь он проклят, проклят!»
Себастиан выпустил чашку из рук, она ударилась о каминную решетку и разбилась вдребезги. Длинная струя плеснула в огонь, который злобно зашипел.
Но он воспринимал только какой-то голос, упрекающий его в безрассудстве. Заламывая пальцы в пароксизме отчаяния, он сидел, раздавленный собственной виной.
Себастиан поднял голову.
