Рекс Стаут - Острие копья
— Сначала сказал: «Хэлло», потом сказал, что Карло Маффеи слушает, и спросил у того, кто звонил, что ему нужно. Потом он сказал: «Это мое дело. Расскажу при встрече» и еще спросил: «Почему не у меня в комнате?» — и добавил: «Мне нечего бояться, я не из пугливых». Правда, миссис Риччи считает, что он сказал: «Не мне следует бояться», но она просто не расслышала. Он еще сказал, что, конечно, деньги ему нужны, и хорошо бы побольше, и добавил: «Ладно, в семь тридцать на углу». А потом вдруг рассердился: «Сам заткнись, — сказал он, — мне-то какое дело…» И снова повторил: «В семь тридцать. Машину я узнаю». Вот и все, что он сказал.
Анна умолкла.
— С кем он разговаривал?
Я был уверен, что она скажет: «Не знаю», поскольку этого не знала Мария Маффеи, но Анна ответила, не задумываясь:
— С человеком, который уже звонил ему раньше.
— Раньше? Когда?
— Он звонил несколько раз. В мае. Однажды даже два раза подряд. Миссис Риччи подсчитала, что он звонил девять раз, не считая того понедельника.
— Ты когда-нибудь слышала его голос?
— Нет, сэр. К телефону всегда подходит миссис Риччи.
— А его имя?
— Нет, сэр. Миссис Риччи как-то из любопытства спросила пару раз, кто звонит, но он всегда отвечал: «Неважно, кто. Просто передайте, что его просят к телефону».
Я уже начал подумывать, что, может, здесь есть какая-то зацепка. Конечно, я меньше всего думал о гонораре, это больше заботило моего шефа. Мне же надо было что-то интересное, не обязательно ограбление или тело, выловленное из Ист-Ривер. Я решил вытянуть из девицы что можно. Я слышал не раз, как это проделывает Вульф, и хотя убеждался, что у него это — результат необыкновенного чутья, которого мне не хватает, но все же верил, что терпенье и верный ход тоже играют свою роль. Поэтому я целых два часа расспрашивал девушку и выудил из нее немало фактов, но ни одного, который мне был нужен. Однажды мне уже показалось, что я за что-то могу ухватиться. Это было, когда Анна сказала, что у Маффеи были две подружки, с которыми он появлялся на людях. Одна из них даже была замужем. Но когда я понял, что это никак не вяжется с телефонным звонком, я отказался от разработки этой линии. Маффеи часто упоминал Италию, но никогда особенно не распространялся на эту тему. Он умел держать свое при себе. К нему никто не приходил, кроме сестры и приятеля по старой работе и прежним добрым временам, когда он хорошо зарабатывал. С ним он иногда обедал в ресторане.
После двухчасового расспроса я так никуда и не продвинулся. И все же подробности телефонного разговора Карло Маффеи давали мне основание считать, что день не был потерян напрасно.
Наконец я сказал Анне:
— Подожди меня минуту, я спущусь вниз к миссис Риччи.
Хозяйка подтвердила все рассказанное Анной о телефонном разговоре, сказала, что понятия не имеет, кто звонил, хотя не раз пыталась узнать имя звонившего. Я задал ей еще пару каких-то вопросов и попросил отпустить со мной Анну. Сначала она сказала «нет», ей она нужна здесь, ей самой не справиться с приготовлением ужина и прочим, но когда я протянул ей доллар, она спросила, когда я привезу Анну обратно, и потребовала, чтобы это было не позднее девяти часов.
И это после того, как взяла у меня целый доллар!
— Не могу вам обещать, миссис Риччи, — сказал я ей. — Когда мой хозяин начинает задавать вопросы, никто не знает, когда он закончит. Но ручаюсь, я доставлю вам Анну в целости и сохранности при первой же возможности.
Я поднялся наверх, позвал Анну и заодно прихватил с собой кое-что из содержимого ящиков бюро. Спустившись вниз, я с облегчением удостоверился, что наш «родстер» в порядке и никому не взбрело в голову оторвать бампер или украсть запасное колесо.
Я ехал домой не спеша, чтобы попасть к тому времени, когда Вульф, ежедневно проводивший два часа, с четырех до шести пополудни, в оранжерее, покинет ее и спустится в кабинет. Беспокоить его, когда он в оранжерее, можно было лишь в самых крайних случаях.
Анна, подавленная великолепием нашей машины, сидела, поджав ноги и крепко сцепив руки на коленях. Это забавляло меня, и я даже почувствовал симпатию к этой девчушке. Поэтому я обещал ей доллар, если она расскажет моему хозяину все, что только вспомнит. Было одна или две минуты седьмого, когда я остановил машину у крыльца старого особняка в квартале от реки Гудзон Вульф жил здесь последние двадцать лет, и одну треть из них я делил с ним кров.
Анна не вернулась домой в девять часов вечера. После одиннадцати Вульф отправил меня в редакцию газеты «Таймс». Было уже далеко за полночь, когда мы наконец нашли тот номер газеты, который Анна узнала. За это время трижды звонила миссис Риччи. Когда около часу ночи я высадил Анну на Салливан-стрит, хозяйка уже ждала ее на тротуаре, вполне готовая, как мне показалось, убить меня тем ножом, который, возможно, прятала где-нибудь в чулке. Но она не произнесла ни слова, лишь окинула меня разгневанным взглядом. Я дал Анне обещанный доллар, ибо кое-что сдвинулось с места.
Когда мы с Анной прибыли на Тридцать пятую улицу, я, оставив Анну в кабинете, поднялся в оранжерею. Вульф сидел в кресле, безучастный и неподвижный, не замечая даже гигантской оранжево-красной орхидеи, щекочущей его затылок. Его действительно ничего не интересовало, ибо он едва взглянул на те бумаги и прочее, что я прихватил с собой из комнаты Маффеи. Он согласился, что телефонный разговор мог бы дать нам кое-какой шанс, но не видит в нем ничего интересного. Я пытался убедить его в том, что ему следует поговорить с девушкой, раз я уже привез ее, и тут не удержался и с ехидцей заметил:
— Тем более что я обещал ей доллар. Да и на её хозяйку я потратился.
— Это твои расходы, Арчи.
— Ну нет, сэр, — возразил я. — Это служебные расходы, и я запишу этот доллар в расходную книгу.
Я последовал за ним к лифту. Если бы хозяин ходил пешком вверх и вниз, он давно забыл бы о своих орхидеях, подумал я.
Он сразу же начал задавать вопросы Анне. И делал это мастерски. Пять лет назад я не смог бы оценить этого, настолько все было гениально просто. Но если в этой девушке хоть что-то было, если она что-то знала или забыла — какую-то деталь, настроение, или реакцию, или любой намек, могущий помочь нам, — он не дал бы этому ускользнуть от его внимания. Он беседовал с ней без малого пять часов. Его интересовало все о Карло Маффеи — его голос, привычки, одежда, еда, характер, манеры за столом, отношения с сестрой, с миссис Риччи и с ней, Анной, со всеми, с кем Анна когда-либо его видела. Он расспрашивал о миссис Риччи, о ее жильцах за последние два года, о соседях и даже торговцах, доставлявших ей продукты на дом. И все это он делал не спеша, спокойно и обстоятельно, стараясь не утомлять Анну. Он говорил с ней совсем не так, как вот здесь же говорил с юным Лоном Грэйвсом, которого почти довел до истерики в первые же два часа. Мне показалось, что и добился он от нее всего ничего — признания, что во вторник утром она кое-что унесла из комнаты Маффеи. Сущий пустяк, всего лишь пару наклеек на чемоданы, которые выдаются в кассах каждому, кто приобретает билет на пароход, два небольших кусочка яркой цветной бумаги, лежавшие в ящике бюро в комнате мистера Маффеи, — наклейки с названиями пароходов: «Лючия» и «Флоренция». Порывшись в газетах, я узнал, что «Лючия» отплыла из Нью-Йорка восемнадцатого мая, а «Флоренция» — третьего июня. Значит, Маффеи дважды намеревался уехать в Италию и каждый раз почему-то откладывал. Анна взяла наклейки потому, что ей они понравились своими яркими красками, и она решила украсить ими картонку, где хранила свое белье. Во время ужина, который происходил на кухне, Вульф оставил в покое Анну и разговаривал только со мной и главным образом о вкусовых качествах пива. Но когда Фриц подал кофе, он предложил вернуться в кабинет и снова перешел к делу. Он то возвращался назад, то вдруг уходил в сторону, то отступал, то прорывался вперед или внезапно прибегал к обходным маневрам. А то вдруг отвлекался на какие-то пустяки, не имеющие никакого отношения к главной теме разговора. Любой, кто не знал, что в последнюю минуту он, как фокусник, способен извлечь кролика из пустого цилиндра, нашел бы его поведение странным и счел бы его просто свихнувшимся. К одиннадцати часам я уже выдохся и мучительно зевал, готовый признать себя побежденным, и с отчаянием смотрел на хозяина, не выказывавшего ни разочарования, ни потери терпения.
