Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
Третий тоже любил выпить, но то, что он пил, было весьма характерно для него. Перед поэтом Хорном стоял стакан молока, и в данной обстановке этот напиток выглядел более зловещим, чем мертвенно-зеленый абсент. Но в действительности молоко было самым обычным, просто Генри Хорн пришел в лагерь революции совсем иной дорогой и совсем по иным причинам, чем Джейк Хокет и Джон Элиас. Он получил приличное воспитание, ходил в детстве в церковь и на всю жизнь остался трезвенником, хотя позже и порвал с религией и семьей. У него были светлые волосы и тонкое лицо, которое могло бы походить на лицо Шелли, если бы выразительность его подбородка не была ослаблена чахлой растительностью. Жидкая бородка каким-то непостижимым образом придавала ему женственный вид.
Когда журналист вошел, Джейк, по обыкновению, разглагольствовал. Хорн совершенно случайно воскликнул в разговоре: «Не дай бог!» – и этого было достаточно, чтобы Джейк обрушился на него:
– «Не дай бог!» Да он только и знает, что не давать! Не дает нам бастовать, не дает бороться, не дает убивать проклятых эксплуататоров и кровопийц! Почему он им ничего не запрещает? Почему ваши духовные отцы никогда не говорят правды об этих тварях? Почему их драгоценный бог…
Элиас тихо, несколько устало вздохнул и сказал:
– Священники, как сказал Маркс, неотделимы от феодальной эпохи экономического развития и потому давно уже не являются решающим фактором в нашей проблеме. Роль, которую некогда играл священник, ныне играет просвещенный капиталист и…
– Да, – прервал его журналист, мрачно усмехнувшись, – и сейчас вы увидите, что он играет ее совсем не плохо. – И, не сводя глаз с Элиаса, он рассказал ему об угрозе Стейна.
– Чего-нибудь в этом роде я ожидал, – сказал Элиас, улыбаясь и не двигаясь с места. – И подготовился к этому.
– Грязные псы! – взревел Джейк. – Если что-либо подобное осмелится сказать бедняк, то его упрячут в тюрьму!.. Но я думаю, что они скоро попадут в гораздо худшее место! Если они в самом ближайшем времени не очутятся в аду, то уж я не знаю, есть ли Бог на земле!
Хорн сделал протестующее движение. Казалось, он хотел возразить не против сказанного Джейком, а против того, что Джейк намеревался сказать. И потому Элиас предпочел завершить свою речь.
– Мы не намерены отвечать угрозами на угрозы, – сказал он, пристально глядя на Бирна сквозь очки. – Достаточно того, что их угрозы абсолютно не страшны нам. Мы тоже успели подготовиться, и кое-кто из нас не высунет носа на улицу до тех пор, покуда не начнется открытая борьба. Немедленный разрыв и начало военных действий вполне соответствуют нашим планам.
Пока он говорил эти спокойные, полные достоинства слова, журналист вгляделся в его неподвижное желтое лицо, и мороз пробежал у него по коже. Лицо Хокета показалось страшным, особенно в профиль. Но, пристально всмотревшись в его пылающие гневом глаза, можно было найти в них выражение какой-то робости: он как бы боялся, что все эти моральные и экономические потрясения будут ему, в конце концов, не по плечу. Хорн, казалось, был еще больше подвержен самоанализу и тревожным переживаниям. Но в этом третьем человеке, говорившем так просто и благоразумно, было что-то жуткое.
Выйдя из комнаты, Бирн увидел в конце длинного узкого коридора, который вел в бакалейную лавку, какую-то странную, но почему-то знакомую ему фигуру – низенького, кругленького человечка с большой головой и в широкополой шляпе.
– Патер Браун! – удивленно воскликнул журналист. – Вы, вероятно, ошиблись дверью. Или вы тоже член тайной организации?
– Тайная организация, к которой я принадлежу, гораздо более древняя, – улыбнулся патер Браун, – и гораздо более распространенная.
– Но, помилуйте, – ответил Бирн, – кому из находящихся тут людей могут понадобиться ваши услуги?
– Трудно сказать, – все так же спокойно промолвил священник, – однако мне кажется, что одному из них они понадобятся в самом недалеком будущем.
Он исчез в темном проеме коридора, и изумленный журналист пошел дальше. Еще более его смутил маленький инцидент, имевший место, когда он вернулся в отель, чтобы доложить своим клиентам-миллионерам об исполнении возложенной на него миссии. В зал, полный цветов и птичьих клеток, приютивший трех неприветливых старых джентльменов, вела мраморная лестница, уставленная позолоченными нимфами и тритонами. И вниз по ступеням этой лестницы стремительно бежал некий черноволосый молодой человек со вздернутым носом и цветком в петлице. Прежде чем журналист успел занести ногу на первую ступень, молодой человек схватил его за руку и отвел в сторону.
– Я Поттер, секретарь старика Гидеона, – прошептал он. – Между нами говоря, готовится решительный удар, не правда ли?
– Я пришел к заключению, что циклопы что-то затевают в своей пещере, – уклончиво ответил Бирн. – Но помните: циклоп хоть и великан, но у него только один глаз. Я думаю, что социалисты…
Пока он говорил, секретарь слушал его с лицом, похожим на лик монгольского истукана; это каменное выражение удивительно не соответствовало его подвижным ногам и вертлявой фигуре. Но, когда Бирн произнес слово «социалисты», глаза молодого человека округлились, и он быстро сказал:
– Что общего… Ах да, простите, я, наверно, ошибся. Так легко спутать пещеру с холодильником!
С этими словами странный молодой человек исчез, а Бирн продолжил подниматься по лестнице, причем его недоумение все усиливалось.
Войдя в холл, он заметил, что к компании, заседавшей в углу, присоединился еще один человек – с угловатым лицом, редкими волосами соломенного цвета и моноклем в глазу. Звали его Нэрс, и вопросы, с которыми он обратился к Бирну, свелись, главным образом, к выяснению количества членов революционной организации. Бирн был мало осведомлен в этой области и поэтому ответил весьма кратко. Вскоре все четыре джентльмена встали, и тот из них, кто меньше всех говорил, счел нужным произнести заключительное слово.
– Спасибо, мистер Бирн, – сказал Стейн, снимая свое пенсне. – Нам остается только констатировать, что у нас все подготовленно. Завтра в полдень полиция арестует мистера Элиаса на основании улик, которые я предъявлю. Не позднее вечера все трое будут в тюрьме. Как вам известно, я пытался предотвратить подобный исход. Полагаю, это все, джентльмены.
Однако мистеру Джекобу П. Стейну не удалось воплотить на следующий день свое намерение. Не сделал он этого потому, что на следующее утро он был мертв. Вся остальная часть программы также не была выполнена в силу некоторых обстоятельств, о которых Бирн прочел в газете. Там было напечатано гигантскими буквами: «Кошмарное тройное убийство. Три миллионера убиты в одну ночь». Далее следовали более мелким шрифтом разные фразы, обильно приправленные восклицательными знаками. Все трое были убиты примерно в одно и то же время, но в различных, весьма отдаленных друг от друга местах. Стейн – в своей роскошной вилле в сотне миль от побережья, Уайз – неподалеку от своего маленького бунгало, на берегу океана, где он наслаждался морским воздухом и незамысловатой жизнью, а старик Гэллоп – в роще, возле своей загородной усадьбы.
Не было никаких сомнений, что каждой из трех смертей предшествовала яростная борьба. Труп Гэллопа, огромный и страшный, был найден висящим в маленькой роще среди изломанных ветвей, которые обломились под его тяжестью. Он походил на бизона, ринувшегося на острия копий. Уайза, очевидно, сбросили со скалы в море, тоже после долгой борьбы, так как песок на месте преступления был взрыт, раскидан и повсюду виднелись отпечатки его ног. Впрочем, первым предвестником трагедии явились не эти следы, а широкополая соломенная шляпа Уайза, колыхавшаяся вдали на морских волнах и отчетливо различимая с прибрежной скалы. Тело Стейна тоже нашли не сразу. После длительных поисков еле заметный кровавый след привел сыщиков к бане в древнеримском стиле, которую Стейн, имевший склонность к античной архитектуре, воздвиг в саду своей виллы.
Каковы бы ни были сокровенные мысли Бирна, ему пришлось признаться, что прямых улик против социалистов нет. Одного наличия мотивов для убийства было недостаточно. И, кроме того, он никак не мог себе представить бледнолицего юного пацифиста Генри Хорна в роли жестокого убийцы. Правда, богохульствующего Джейка и язвительного Элиаса он считал способными на все. Полиция и человек, помогавший ей производить дознание (этим человеком оказался не кто иной, как таинственный господин с моноклем, именовавший себя Нэрсом), пришли к тому же заключению, что и журналист, – что в данный момент нет никакой возможности предъявить обвинение в убийстве лидерам заговорщиков. А оправдание их за недоказанностью преступления было бы равносильно величайшему скандалу.
Нэрс решил действовать напрямик и привлечь всех трех к следствию. Он пригласил их на частное совещание и предложил им чистосердечно высказать свое мнение. Совещание происходило на ближайшем из трех мест преступлений – в бунгало на берегу моря, и Бирну разрешено было присутствовать на этом курьезном совещании, напоминавшем одновременно и мирную беседу дипломатов, и скрытый инквизиторский допрос. К удивлению Бирна, один из членов необычной компании, собравшейся за круглым столом в бунгало, был патер Браун, причастность которого к этому делу выяснилась лишь значительно позднее. Гораздо понятнее было присутствие молодого Поттера, секретаря покойного. Но не так понятно было его поведение. Он один был хорошо знаком с местностью и даже до некоторой степени являлся, в отношении всех прочих участников совещания, хозяином. Однако он принимал весьма слабое участие в собеседовании и был чрезвычайно скуп на информацию. Его круглое курносое лицо имело вид не столь горестный, сколь пасмурный.
