Гастон Леру - Тайна Желтой комнаты
В этот момент дверь трактира широко распахнулась. На пороге показался Артур Ранс, приветствовавший нас достаточно флегматично.
XX. Поступок мадемуазель Станжерсон
— Вы меня узнаете? — поинтересовался Рультабиль.
— Конечно, — ответил Артур Ранс, — вы — парнишка из буфета. (Стоило видеть, как вспыхнуло от гнева лицо Рультабиля при этом обращении.) Я специально пришел сюда, чтобы пожать вам руку. Веселый вы мальчуган.
После взаимного рукопожатия Рультабиль представил мне господина Артура Ранса и, несколько принужденно смеясь, предложил ему разделить нашу трапезу.
— Спасибо, — почти без акцента ответил американец, — я уже завтракал с господином Станжерсоном.
— А я полагал, что не увижу вас больше, — заметил Рультабиль, — вы же должны были покинуть Францию на следующий день после приема в Елисейском дворце.
Внешне мы с Рультабилем держались достаточно непринужденно, но на самом деле ловили каждое слово нашего собеседника. Бритое, цвета спелой сливы, лицо американца, его распухшие веки и нервное, подергивающееся лицо — все это выдавало в нем законченного алкоголика. Как мог этот человек оказаться сотрапезником господина Станжерсона? В чем причина его близких отношений с известным профессором?
Через несколько дней я узнал от Ларсана, который, как и я, был удивлен и заинтригован присутствием американца и поэтому собрал о нем необходимые сведения, что Артур Ранс принялся усиленно прикладываться к спиртному лет пятнадцать назад, то есть после отъезда из Филадельфии профессора Станжерсона и его дочери. В филадельфийскую пору своей жизни Станжерсоны часто встречали этого ученого — одного из наиболее уважаемых френологов Нового Света. Однажды он сказал большую услугу мадемуазель Станжерсон, остановив с опасностью для жизни лошадей, понесших ее коляску. Возможно, что именно после этого случая кратковременная дружба связала Артура Ранса и дочь профессора. Однако ничто не давало оснований предполагать взаимную любовь.
Откуда мог Фредерик Ларсан получить эти сведения? Он мне этого не сказал, хотя и был в них абсолютно уверен.
Зная эти подробности в тот момент, когда Артур Ранс присоединился к нам в трактире «Башня», мы уделили бы ему гораздо меньше внимания. На вид американцу было лет сорок пять.
На вопрос Рультабиля он ответил достаточно просто:
— Узнав о покушении, я задержал свой отъезд, так как хотел непременно убедиться, что мадемуазель Станжерсон вне опасности. И я не уеду, пока она не поправится окончательно.
Артур Ранс завладел разговором и, избегая отвечать на вопросы Рультабиля, стал излагать нам свою версию о событиях в Желтой комнате, которая недалеко ушла от мнения Фредерика Ларсана. Он не называл никаких имен, однако легко было догадаться кого он имеет в виду. Он сообщил также, что знает о попытках Рультабиля распутать тайну Желтой комнаты, и сказал, что господин Станжерсон поведал ему о событиях Необъяснимой галереи. Ясно было, что американец во всем подозревает Робера Дарзака. Несколько раз он подчеркнуто сокрушался, что господин Дарзак отлучается из замка именно в дни таинственных драм, и мы прекрасно понимали, что означают эти намеки. В довершение всего объявил, что Робер Дарзак поступил очень ловко, устроив в замке молодого репортера, который в конце концов и вне всякого сомнения отыщет преступника. Он произнес эту фразу достаточно насмешливо и, распрощавшись, вышел из «Башни». Рультабиль через окно следил за тем, как американец не торопясь удаляется в сторону замка.
— Странный тип, — сказал мой друг.
— Вы думаете, что он останется здесь на ночь?
К моему удивлению, Рультабиль ответил, что это ему совершенно безразлично.
После завтрака мы отправились в лес, и Рультабиль привел меня к гроту Святой Женевьевы, все время болтая о каких-то пустяках и ни слова не говоря о тех делах, которые его действительно занимали. Начинало темнеть, а репортер все еще не предпринимал никаких мер. Я поделился с ним этими опасениями, когда наступил вечер и мы вернулись к нему в комнату. Рультабиль успокоил меня, заявив, что все необходимые меры уже приняты и беспокоиться не о чем — на этот раз преступник не убежит. Так как я продолжал настаивать, напомнив ему исчезновение в галерее и предположив, что подобное событие может повториться, Рультабиль довольно странно ответил мне, что именно этого он и желает и, более того, именно на это и надеется. Я замолчал, зная по опыту, что мои дальнейшие расспросы останутся без ответа. Рультабиль уверил меня, что с раннего утра он и привратники достаточно внимательно наблюдают за замком, и если никто из посторонних не появится, то относительно всех обитателей замка он абсолютно спокоен.
Когда он наконец поднялся и сделал мне знак следовать за ним, было около половины седьмого. Не соблюдая никаких предосторожностей и не стараясь приглушить шум наших шагов, мы прошли по правой галерее до площадки лестницы и пересекли ее. Затем по левому крылу мы миновали комнаты профессора Станжерсона. В конце этой галереи, не доходя до башни, находилось помещение, которое занимал Артур Ранс. Галерея упиралась в его дверь, находившуюся, таким образом, точь-в-точь напротив окна, где в ночь Необъяснимой галереи дежурил дядюшка Жак. С порога комнаты Артура Ранса можно было видеть лестничную площадку, а также левое и правое крыло галереи, но поворотная галерея при этом, конечно, не просматривалась.
— Поворотную галерею я беру на себя, — сказал Рультабиль, — вы же устроитесь здесь.
С этими словами мы вошли в маленькую треугольную комнатку, скорее даже кладовку без окон, выходившую в галерею и расположенную наискось от комнаты Артура Ранса. Из своего укрытия я мог видеть все, что происходило в галерее, и, сверх того, наблюдать за помещением американца. Дверь моего убежища была застеклена, но свет из ярко освещенной галереи сюда почти не проникал. Это был идеальный наблюдательный пункт. Здесь мне предстояло сыграть роль полицейского или, проще говоря, обыкновенного шпиона. Во мне заговорила профессиональная гордость. Что, если бы старшина коллегии адвокатов увидел меня здесь? А Рультабилю даже и в голову не пришло, что я могу отказать ему в этой услуге. Конечно, я сделаю все, что он просит, во-первых, потому что не хочу показаться в его глазах трусом, а во-вторых… во-вторых, потому что поздно отказываться. Раньше-то я не испытывал подобных сомнений, мое любопытство было сильнее. И потом, ведь мне предстоит участвовать в спасении жизни женщины. Любые профессиональные чувства умолкают перед этим благородным намерением. Мы возвращались назад по галерее. Почти перед нами из гостиной мадемуазель Станжерсон вышел дворецкий, накрывавший на стол к обеду, так как последние три дня профессор обедал со своей дочерью. Дверь осталась полуоткрытой, и мы ясно увидели, как мадемуазель Станжерсон, пользуясь отсутствием прислуги и тем, что ее отец наклонился поднять с пола оброненную ею же вилку, поспешно вылила содержимое какого-то пузырька в стакан с вином господина Станжерсона.
