Элен Макклой - Две три призрака
— Вы получили письмо от Веры?
— Получил. — Его лицо помрачнело. — Насколько я понимаю, вы тоже.
Филиппа кивнула.
— Какая глупость! Самая настоящая… Но нам-то что делать?
— А что сделает Тони, если узнает? — нахмурившись, спросил Лептон.
Филиппа попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.
— Я думала об этом все утро. Вера, конечно, ничего не знает обо мне и об Амосе, так что ее единственный козырь против меня — это вы. Тони она не нравится, но…
— Но что?
— В нем есть цинизм. Он может поверить в самое плохое о человеке и, как все циники, очень боится быть обманутым. Лишь бы никто не подумал, что он наивен. Для него цинизм — своего рода защита. Его нельзя одурачить, потому что он никому не верит. До сих пор удача мне сопутствовала. Или я просто была осторожна. Но, может, он намеренно ничего не замечает. Однако если Вера заставит его обратить на меня внимание, он может стать очень неприятным и я наверняка потеряю свою свободу.
— А что он сделает со мной? — спросил Морис, невольно улыбаясь ее бессознательному эгоизму.
— О, никакого насилия не будет. Тони хорошо воспитан. Мне сейчас трудно сказать, как на него подействует ревность, но, думаю, если мы будем все отрицать, Тони и в голову не придет требовать развода. Наоборот, он будет нарочито демонстрировать свои дружеские чувства к вам, но вы ему не верьте. Он найдет повод поссориться, и, хотя эта ссора не будет иметь ничего общего со мной, вы все-таки перестанете встречаться, да и мы тоже… Если только тайно… Я уверена, Вера ждет какой-нибудь драмы в духе Голливуда: Тони стреляет в вас, я рыдаю, все судорожно дышат, хлопают ресницами и говорят незаконченными фразами по последней моде. Ничего такого, конечно, не произойдет, но реальность может оказаться и похуже. Приличия, конечно, мы соблюдем, однако, мой брак умрет, ваша дружба с Тони тоже, да и наша любовь…
Лептон кивнул
— Вам не откажешь в проницательности. Наверное, так все и будет.
— Если только… — произнесла Филиппа и умолкла в раздумье. — Если только я сама не попрошу у Тони развода.
Морис вздохнул.
— Во имя всего святого, зачем? — вырвалось у него.
Филиппа не заметила откровенного ужаса в его глазах и ответила:
— Тогда я смогу стать вашей женой.
Лептон помолчал. Пауза затягивалась.
Взгляд его был похож на взгляд хирурга, который уже решил, какой выбрать инструмент. Бледные щеки Филиппы залил румянец.
— Но я вам этого не предлагал, — буркнул он, выбрав грубость.
Филиппа стала похожа на человека, которому нанесли смертельный удар, но в возбуждении он пока не чувствует боли.
— Морис… — сказала она и подошла обнять его.
— Филиппа, вспомните о своем возрасте. — Лептон перехватил ее руки. — Я не зеленый юнец, да и вы не наивная дурочка. Кому, как не нам, знать, что все это не вечно. И у вас и у меня приятные моменты бывали и прежде, но не портить же себе из-за этого жизнь! У вас нет ни пенни, только то, что вам дает Тони, а у меня нет и не будет таких денег, к которым вы привыкли.
— Мне все равно.
— Но мне-то не все равно. Как вы думаете, почему я до сих пор не женился? Да потому, что мне не нужна жена. Я хочу быть свободным. Я хочу жить один на один со своей работой и со своими мыслями. Я хочу приходить и уходить, когда мне хочется, и не хочу никому подчиняться и ни на ком паразитировать. Я не нуждаюсь ни в жене, ни в ребенке, мне не нужны ни кошка, ни собака, ни канарейка. Я — это я, Морис Лептон, и все, что я прошу от человечества, — чтобы меня оставили в покое. Вы только что сказали — любовь. Да за всю свою жизнь я ни разу не любил. И не полюблю. Уж вам-то положено знать, что такое интеллектуальная жизнь. Человек всегда один и должен быть один. Если бы я женился на вас, то не вынес бы этого. Я сошел бы с ума!
Филиппа сделала шаг назад, и Лептон отпустил ее руки. Она побледнела еще сильнее.
— Я никогда никого не любила, пока не встретила вас.
— Ну что за глупость — из всех мужчин выбрать именно меня! Где ваш здравый смысл? Ведь я — мужской вариант старой девы. Для меня сущая мука даже несколько дней делить с кем-нибудь квартиру. Но главное не в этом. Я не хочу ссориться с Тони. Для критика он очень полезный друг.
— Почему бы вам не подумать об этом раньше?
— Я верил в ваш здравый смысл и уж никак не мог представить себе такую ситуацию. Послушайте, Филиппа, у нас один выход. Мы больше не будем видеться, и тогда не имеет значения, что Вера наговорит Тони. Он ей не поверит.
— А если я подтвержу ее слова?
В глазах Мориса вспыхнула ненависть, и он холодно проговорил:
— Тогда я вас убью. Непременно.
Она не успела ответить, как в передней раздался звонок.
Лицо Филиппы мгновенно стало бесстрастным. Еще секунду назад оно было искажено страданием, но теперь вновь стало прекрасным и непроницаемым.
— Вы кого-нибудь ждете? — спросила она спокойно.
— Нет.
Лептон открыл дверь. На пороге стоял Бэзил Виллинг.
— Я… — начал он, но, увидев Филиппу, умолк.
— А я как раз собралась уходить. — И Филиппа стала медленно натягивать перчатки.
— Пожалуйста, проходите, — пригласил Лептон с завидным самообладанием. — Весьма неожиданное удовольствие. Разрешите ваше пальто.
Бэзил сел, однако Филиппа как будто раздумала уходить.
— Может быть, вы тоже уделите мне несколько минут, миссис Кейн? — спросил Бэзил.
— Пожалуйста, называйте меня Филиппа, — улыбнулась она.
— Я хочу, чтобы вы оба мне помогли, — сказал Виллинг. — Я пришел потому, что хочу узнать профессиональное мнение о писательских способностях Амоса. Обвинение я уже выслушал в исполнении Эммета Эйвери, теперь мне хотелось бы послушать защиту.
— Леппи поможет вам в этом лучше меня. — Она в первый раз назвала его Леппи. — Определять количество золота в самородке — его профессия. Я же всего-навсего жена издателя.
— Думаю, Амос был великим человеком, — сказал Лептон. — Его оригинальность, возможно, результат не подверженного никаким влиянием мышления. Я с самого начала был заинтригован. Теперь мне кажется, что все объясняется его амнезией. Это был зрелый и, несомненно, образованный человек, значит, его интеллект сохранился, но эмоционально память наверняка ушла в подсознание — никаких условностей, предрассудков, пристрастий. Эйвери однажды назвал Амоса бесчеловечным, но мне кажется, он был сверхчеловеком.
— Тогда почему другие критики, например Эйвери и Киттеридж, относятся к нему иначе?
— Так уж им положено, — сказал, улыбаясь, Лептон. — Поймите, одни становятся критиками потому, что в них есть что-то садистское, другие становятся садистами потому, го они критики от рождения. Бывает и так. Садизм критика — это профессиональная болезнь, как силикоз у шахтера.
