Джон Карр - Отравление в шутку
Росситер начал вынимать из карманов вещи, нагромоздив на столе солидную стопку писем — в основном нераспечатанных, которые он охарактеризовал как «счета», — прежде чем нашел древний кожаный бумажник, который вручил Сардженту. Потом он плюхнулся в кресло, добродушно моргая.
— Но ведь это… — неуверенно начал Сарджент и с удивлением почесал подбородок. — Кажется, это удостоверение, подписанное… верховным комиссаром Столичной полиции…
— Господи! — Росситер вскочил на ноги. — Не здесь! Посмотрите в другом отделении.
Перевернув бумажник, Сарджент кивнул. Росситер со вздохом расслабился, получив бумажник назад.
— Ну, — заговорил Сарджент, все еще озадаченный, но стараясь исправить оплошность, — мы, конечно, очень рады…
— Не стоит извиняться, — рассеянно отозвался Росситер, уставясь на стол и походя на слегка выпившего гадальщика, смотрящего в магический кристалл. В следующий момент он очнулся. — Если вы удовлетворены, мистер Сарджент, то не возражаете не упоминать об этом другим? Большое спасибо… Любопытные штучки. И наводят на мысли, верно?
Сарджент недоуменно заморгал:
— Какие штучки?
— Вот эти — маленькие медные. Хлоп!
— О чем вы?
— Хлоп! — объяснил Росситер, взмахнув кулаком, словно колотя по чему-то. Его лицо выражало живой интерес, как у ребенка при виде нового механического поезда. Он склонился над столом. — Маленькие медные штучки. Ими пользуются, чтобы скреплять бумаги. Сначала кладете бумаги под пресс, затем вставляете штучки, а потом поворачиваете ручку…
— Вы имеете в виду скрепки? — спросил я.
— Да. Позвольте проиллюстрировать. Я умею. Парень в адвокатской конторе показывал мне…
— Разумеется. Но… — Сарджент развел руками. Энтузиазм странного молодого человека впечатлял и одновременно озадачивал. Сарджент с сомнением наблюдал, как Росситер копался в механизме пресса, подбросил в воздух три или четыре скрепки, свалил пару книг, несколько раз чертыхнулся и наконец виновато поднял взгляд.
— Как бы то ни было, вам ясен принцип, — утешил он. — Все дело в мысленном взоре.
— Очевидно, — отозвался Сарджент.
Смущенный Росситер попытался спрятать пресс под книгами.
— Я был бы вам очень обязан, — продолжал он, словно стараясь сменить тему, — если бы вы изложили мне факты этого дела. Просто расскажите медленно и подробно, чтобы я мог сосредоточиться, ладно?
Это куда больше пришлось по вкусу Сардженту. Став более уверенным, он удобно устроился со своим блокнотом и приступил к методичному повествованию. Росситер ходил по комнате, все еще переполненный энергией, топая ботинками и выпятив подбородок. На его лице вновь появилось выражение выпившего гадальщика. Теперь я мог рассмотреть его лучше, чем в полутемном каретном сарае. У него были длинные волосы грязно-желтого цвета, которые падали ему на глаза при каждом третьем из его гигантских шагов и которые он откидывал назад ручищей, где вполне мог бы уместиться футбольный мяч. Когда Сарджент умолк, Росситер неловко повернулся.
— Вам было незачем рассказывать мне так много, — сказал он. — Я, вероятно, знаю побольше вашего. Письма Джинни… Когда у женщины что-то на уме, она всегда пишет длинное письмо о чем-то другом, и таким образом многое узнаешь. — Он побарабанил по краю стола. — Например, вы сделали предположение относительно завещания…
— Я должен в этом разобраться, — промолвил окружной детектив. — Думаете, Туиллс оставил завещание?
Росситер рассеянно посмотрел на него:
— Туиллс? Право, не знаю. Я не думал о нем.
Но Сарджент, казалось, не слышал его. Он уставился в пустой камин, держась за подлокотники кресла и качая головой.
— Вы ведете себя как безумный, — сказал он, — но я кое-что понимаю. Я думал об этом весь день, и это пугает меня… Держу пари на последний доллар, что доктор Туиллс оставил завещание. На столе скрепки для юридического документа, который составлял для него судья. «Что сожгли в камине и почему?» А потом: «Была ли это надежда получить деньги?..»
— Погодите, — остановил его я. — Вы знаете, кому Туиллс мог оставить свои деньги?
— В том-то все и дело. — Сарджент медленно кивнул и поднял взгляд. — Он не мог оставить их Куэйлам.
Я содрогнулся. С такого стартового пункта воображение могло пририсовать любое лицо таинственной фигуре, которая кралась по дому и (если верить сиделке) хихикала над корчившимся телом Туиллса. Пока что я упорно отказывался пририсовывать это лицо…
Какое-то время Росситер мечтательно смотрел на небо, потом обошел вокруг стола и устремил взгляд на нас.
— Мы пренебрегали кое-чем очень важным, — сказал он, — и должны теперь исправить это.
— О чем вы? — осведомился Сарджент.
— Все дело в мысленном взоре, — в который раз объяснил Росситер. — Вот карандаши и бумага. Садитесь и сосредоточьтесь.
— Послушайте! — запротестовал Сарджент, когда молодой человек придвинул к нему лист бумаги.
Я взял карандаш и сел. Росситер стоял перед нами, возбужденно жестикулируя.
— Готовы? — спросил он. — Отлично! А теперь…
— Валяйте, — проворчал окружной детектив. — Все равно я ничего не соображаю. Что вы от нас хотите?
— Нарисуйте картинки, — с триумфом отозвался Росситер.
— Что-что?
— Нарисуйте картинки! — Росситер стал серьезным. — Неужели вы не понимаете всей важности этой процедуры? Не понимаете, как много от нее зависит? Не понимаете глубокого психологического воздействия, которое она окажет на раскрытие дела?
— Будь я проклят, если понимаю, — сказал окружной детектив. — Какие картинки нам рисовать?
— Любые, — ответил Росситер.
— О боже! — сказал Сарджент, бросив свой карандаш.
— Но какой в этом смысл? — спросил я, стараясь говорить спокойно. — Я не умею рисовать. Думаю, Сарджент тоже.
— Но в том-то все и дело! — Росситер повернулся ко мне: — Если бы вы умели рисовать, я бы не просил вас это делать.
Чувство юмора Сарджента испарилось полностью. Его глаза злобно сверкали. Но думаю, в глубине души он подозревал — на основании того, что видел в бумажнике Росситера, — что это может быть какой-то внешне безумный, английский метод полицейской работы, в котором скрывается глубокий смысл. Таковы наши нынешние убеждения. Мы стали настолько просвещенными и прогрессивными, что отвергаем все суеверия, если только они не научные, поэтому создали пугало под названием «современная психология» и дрожим перед его пророческим жезлом. В наш век самопознания шарлатанство обрело респектабельность, неведомую знахарству прошлого. Именно такое суеверное сомнение отражалось на лице Сарджента, несмотря на его гнев.
