Джон Карр - Убийство арабских ночей
До меня, сэр Герберт, не дошел зловещий смысл слова «дело»; взгляд моего хозяина внезапно стал строгим и угрожающим, и он произнес следующие слова по-арабски: «Иа онба-ши ирга'енте би'д-деуртена 'л ва кол л'иль юзбаши хикнадар эль-имдадиях ягги хекна бильгхар!» Что, если слух не обманывал меня, значило следующее: «Мчись назад, капрал, и скажи капитану, чтобы он на рысях шел на подмогу!»
Мне оставалось только молча глядеть на него.
— Мой дорогой сэр, — наконец отозвался я, — вас кто-то ввел в заблуждение. Я не военный и никогда не был…
— Не та страница, — резко сказал этот чудной человек. Яростно попыхивая сигаретой, он склонился над книгой. — Эта чертова грамматика, — прошу прощения, сэр Герберт, но я стараюсь быть предельно точным, пусть даже мне это и неприятно, — эта чертова грамматика никуда не годится. Спешиться и открыть огонь! В седло — и перестроиться! Второму эскадрону прикрыть левый фланг! Не то. Конечно, очень вдохновенно и волнующе, но вести светский разговор довольно трудно. Ага, вот оно! — Что-то пробормотав про себя, он снова уставился на меня пронизывающим взглядом и спросил по-арабски: — Скажи, друг, знаешь ли ты лавку Гасана, золотых дел мастера, что рядом с полицейским участком, которую ограбили прошлой ночью? Отвечай по-английски.
На секунду мне показалось, что забрезжил какой-то свет.
— Не потому ли, что вас ограбили, мистер Уэйд, — спросил я, — вы пребываете в таком возбужденном состоянии? В таком случае я вас охотно понимаю. В каком городе находится лавка Гасана, золотых дел мастера?
— Не важно, в каком городе, — не без раздражения ответил мой хозяин. — Понимаете ли вы, что я говорю, — вот в чем дело! Превосходно. В любом случае Сэм проверит вас — Сэм Бакстер изображает персидскую шишку, напялив эту шляпу из мюзик-холла, — вы уже с ним говорили, когда появились здесь, а Сэм просто потрясающе булькает по-арабски. Что касается меня, могу со всей серьезностью заверить, что со мной все оки-доки.
Мне постоянно приходится делать над собой усилие, сэр Герберт, чтобы точно воспроизводить по памяти тот удивительный и грубый поток слов, который с пугающей меня непринужденностью исходил из уст уважаемого ученого. Словно ветхозаветный патриарх вдруг пустился танцевать джигу. Но все мое предыдущее уважение и преклонение было смыто, как волной, следующими словами моего хозяина, который, величественно поднявшись с кресла, с грохотом ударил кулаком по столу.
— Все в порядке, кроме одной вещи! — заорал он. — Где ваши бакенбарды?
— Бакенбарды? — переспросил я, не веря своим ушам.
— Тьфу, пропасть! У вас должны были быть бакенбарды! — завопил он тоном, из которого я понял, что хозяин находится в крайней степени раздражения. — Хоть кто-нибудь слышал об ученом из Азии без бакенбардов? Господи, да в Британском музее есть старик, который отрастил их до колен. «Положа руку на сердце, заверяю вас, Лаутон, мой мальчик, что такого бобра вы могли встретить только в зоопарке Уипснейд».
— Но я не ношу бакенбарды.
— Знаю, — терпеливо согласился мой хозяин. — Вот поэтому-то я и сетую. Но вы должны были обзавестись бакенбардами. Хотя, — воскликнул он, словно его внезапно осенило, — хотя вот… возьмете мои!
Еще через несколько секунд, сэр Герберт, пришел конец моему ослеплению и я с сокрушением увидел то, что предстало передо мной в этом дьявольском логове. Тем не менее я потерял дар речи и способность логично рассуждать, когда увидел, как пальцы моего хозяина скользнули по скулам. Он пересек комнату и открыл двери, за которыми размещался небольшой туалет. Глядя в зеркало над рукомойником, он аккуратно снял со скул и челюстей бакенбарды, которые держались с помощью какой-то клейкой субстанции.
— Сидите на месте, — приказал он, — а я их вам прилажу.
Он снова смочил бакенбарды, которые оказались лучшим театральным реквизитом; можно было ручаться, что они обманули бы самого Шерлока Холмса…
— Откровенно говоря, я так и не мог решить, цеплять ли мне их, — услышал я, — ибо мне не нравилась сама идея. Как вы понимаете, сегодня вечером я должен играть роль старика — самого Джеффри — поскольку, естественно, мы с ним похожи. Но Ринки Батлер всегда пересаливает, и на тот случай, если жертва заметит, что я куда моложе, он решил сделать из меня какого-то зародыша Санта-Клауса. Мне кажется, парик просто классный, не так ли? Вы берите бакенбарды, а я оставлю усы. Они вам не понадобятся. Конечно, специалист вы опытный, и я не должен предупреждать, что в любом случае лицо у вас должно оставаться невозмутимым — и воздержитесь от улыбок, когда убийца примется за дело. Пока не появились остальные, я хочу украсить вас бакенбардами. Они там наверху готовят гроб.
Я оцепенел от ужаса. Признаю это, совершенно не стыдясь. Наконец-то до меня во всем объеме дошел смысл происходящих тут событий, и я понял то, что давно должен был понять, ибо точно такая же ситуация описана в «Кинжале судьбы». Без всякого намерения святотатствовать я всегда буду считать даром Провидения тот момент, когда полицейский роман попал мне в руки. Об отдельных деталях этого заговора я еще не мог судить, но в целом все было ясно: музей попал в руки банды отчаянных преступников, которые воспользовались отсутствием мистера Уэйда и загримировали под него своего главаря (припоминаю, что таков был любимый прием ужасного доктора Кьянти). Музею угрожало не только ограбление, но, вполне возможно, оказавшийся в нем человек со стороны попал в ловушку и будет убит — то ли из опасений, что он может выдать эту шайку, то ли из-за драгоценных рубинов и алмазов, которыми был украшен. На мгновение мне стало плохо при мысли, что этой жертвой могу оказаться и я, а наградой преступникам послужит драгоценное первое калькуттское издание 1814 года, которое я продолжал прижимать к груди.
И все же по кратком размышлении я пришел к выводу, что сия чаша может меня миновать. Совершенно очевидно, что меня по ошибке приняли за какого-то отъявленного преступника, у которого было много кличек — так, играющий роль моего хозяина с непринужденной веселостью, от которой стыла кровь в жилах, три раза называл меня тремя разными именами — Чарльз Лаутон, Уоллес Берри и Джордж Арлисс,[7] — и в силу подлинной иронии судьбы мне в этом нечестивом деле придется изображать ученого-востоковеда.
Тем не менее что мне оставалось делать? Неужели в ситуации, чреватой неподдельной опасностью, я мог рискнуть прорваться сквозь строй этих головорезов и, сбежав, поднять Летучий отряд?[8] Вы без труда поймете, что такой поступок ничего бы не дал. И более того! Сэр Герберт, рассказываю об этом со стыдом, смешанным с греховной гордостью; вместе со страхом во мне росло чувство, с коим я доселе не был знаком. Сердце учащенно билось, почувствовав приток давно забытой крови горцев, которая дает себя знать и зовет в бой в час опасности. Неужели я должен был покорно позволить, чтобы эти злодеи ограбили мистера Уэйда и убили этого безобидного незнакомца? Нет! Ради всех святых, нет! — громовым голосом произнес доктор Иллингуорд, внезапно вскакивая со стула и размахивая руками, как ветряная мельница в урагане. На столе стояла фотография моей жены в рамке, и она улетела к другой стене. Он был в таком возбуждении, что даже не извинился, но наконец взял себя в руки и понизил голос: — Очень хорошо. Я буду наблюдать. Я буду ждать. Я изображу, будто я в самом деле скромный ученый-востоковед. Пусть даже меня обуревали и тревожили сильные чувства, я забросаю главаря хитрыми вопросами, пока не уясню все подробности заговора — в точности как ваш детектив из Скотленд-Ярда в «Кинжале судьбы», а после этого придумаю, как их можно расстроить.
