Эрл Гарднер - Свеча прокурора
Селби кивнул.
— Она, видимо, заболела и послала за отцом… или, приехала к нему и захворала. Возможно, какой-нибудь неизлечимый недуг. Надо думать, он простил ее — отдельная палата, две сиделки.
К ним подошла медсестра в элегантном халатике, с аккуратно прибранными черными волосами и взволнованными черными глазами.
— Мистер Селби? — спросила она.
— Да.
— Я — мисс Диксон.
— Присаживайтесь, мисс Диксон, — любезно предложил Селби. — Знакомьтесь, мисс Мартин из Мэдисон-сити. Хотелось бы разузнать побольше об Уоткинсах. Впрочем, сперва посмотрите на фотографию.
Селби извлек из кармана фотографию умершего бродяги. Сестра внимательно всмотрелась в изображение.
— Да, это ее отец.
— Расскажите мне все, что знаете, — попросил Селби.
— Она приезжая. Приехала в Сан-Диего повидаться с отцом, и в десять вечера ее сбила машина. Ее доставили к нам без сознания, и она не приходила в себя до четырех утра, если не ошибаюсь… Я не ручаюсь за абсолютную точность информации. Мое дежурство началось лишь в девять утра. К этому времени уже удалось выяснить, как ее зовут и отыскать отца.
— Продолжайте, — сказал Селби.
— Отец оплатил отдельную палату, двух сиделок. Я дежурила до вечера. На следующий день вновь была моя смена. При мне она и скончалась.
— Вы случайно не слышали, о чем Марсия говорила с отцом? — поинтересовался Селби.
Сиделка покосилась на него с подозрением.
— А что, собственно, вас интересует, мистер Селби?
— Придется выложить карты на стол, — сказал Селби. — Тело Эмиля Уоткинса было обнаружено в нашем автокемпинге. Он отравился газом.
Сестра произнесла задумчиво:
— Не удивительно, что он покончил с собой.
— Это не самоубийство, — сказал Селби. — Его нашли с заряженным револьвером в руках.
Сестра стояла на своем с упрямством человека, ставшего жертвой самовнушения:
— Это самоубийство, что же еще!
— Может, все-таки вспомните что-нибудь из разговоров отца с дочерью? — настаивал Селби.
— Вряд ли, — заявила она. — Ведь существует профессиональная тайна.
Селби проявил не меньшее упорство.
— Я настаиваю на ответе. Это очень важно. В конце концов оба ушли из жизни и ваша откровенность никому не повредит.
Неожиданно мисс Диксон уступила.
— Ладно, мистер Селби. Кое-что я и впрямь слышала. Хотя доктор и не велел ей разговаривать, они сказали друг другу столько, что у меня сложилось связное представление об их жизни. Ее мать умерла давно, отец один воспитывал осиротевшую дочь. А был он человеком старой закалки — суровые правила, доброе сердце и бескомпромиссная мораль. Девочка превратилась в девушку, а став девушкой, сбежала из дому с возлюбленным. Она рассчитывала выйти замуж, но он на ней не женился. У нее родился ребенок… О ребенке она и говорила с отцом перед смертью.
— А поконкретней? — уточнил Селби.
— Он хотел узнать, где находится его внучка и все такое прочее. Он хотел сделать для нее все, что может… Как вам рассказать, чтоб было понятно? Такая драма! Меня мучило желание вмешаться, помочь. Она умирала. Об этом знали и мы, и она, и ее отец знал. Он был преисполнен любви к дочери и мечтал о том, что перенесет свое чувство на внучку. И все-таки считал ребенка плодом греха. А мисс Уоткинс прямо заявила, что ему не видать ребенка, раз он придерживается таких убеждений. Верно, сама немало настрадалась в детстве. Она была очень эмоциональная, импульсивная — полная противоположность отцу. Он сидел у ее постели с вечно поджатыми губами. По щекам слезы текут, но ни малейшего признака прощения. Ясно было, о чем он думает: дочь грешила, расплата за грехи — смерть. И Марсия отказалась говорить о дочери.
— Она не привезла ребенка с собой в Сан-Диего, как вы полагаете? — спросил Селби.
— Скорее всего, нет. Мне кажется, девочка в какой-то закрытой школе, хотя мисс Уоткинс была очень скрытной на сей счет. Ни случайного слова, ни одного намека… А отец демонстрировал такую суровость, такую непреклонность, такую праведность — я готова была его поколотить. Да и в самом деле поколотила бы, если б не его прямодушие и искренность. Он терзался, но не уступал. Не человек — камень. Словом, свою тайну она унесла в могилу.
— Известно, кто ее сбил? — спросил Селби.
— Нет. Обычная история: пьяный шофер налетел и скрылся. Полиция ее расспрашивала, что за машина. Но Марсия дала самое общее описание. И номер не запомнила, только первую цифру да букву…
— Не было при ней багажа?
— Об этом мне ничего не известно, — сказала она. — В больницу ее привезли без вещей. Ее подобрала скорая, доставила в неотложку, из неотложки перевели сюда. Сперва думали, выкарабкается, но она получила тяжелые внутренние повреждения. До последней минуты была в сознании. Сидела, оперевшись на подушки, и все слабела, слабела. И все на отца смотрела. Он держал ее за руку и плакал как дитя. А губы все равно поджаты, все равно стоит на своем. Медики много всякого видят — ив жизни, и в смерти. Но такого видеть мне до сих пор не приходилось — надуманная, бессмысленная драма. Если бы он перешагнул через свои жестокие, железобетонные предрассудки, у него осталась бы внучка…
— Очень признателен вам, мисс Диксон, — произнес Селби. — Вы внесли некоторую ясность в эту историю.
— А я буду признательна вам за ее финальные страницы — когда вы их допишете, — сказала мисс Диксон. — Если потребуется моя помощь, вы знаете, где меня найти.
Поблагодарив ее, Селби взял под руку Сильвию Мартин, и они вместе проследовали к выходу. За порогом, в недвижном холоде ночи, Сильвия дрожащим голосом проговорила:
— Дуг, из меня не получится хороший газетчик, если меня так легко довести до слез.
Он обнял ее за талию, молча усадил в машину. Промокнув глаза платочком, Сильвия продолжала говорить:
— У меня такое чувство, будто я хорошо знаю этих людей. Они мне ближе многих родных. Они умерли, а мы вторгаемся в их жизнь, словно они по-прежнему живы… Нечто похожее испытываешь, когда смотришь старый фильм, на актеров, уже покинувших этот мир. Тебя увлекает сюжет, восхищает исполнительский талант, люди на экране лучатся счастьем и весельем, и в то же время ты ощущаешь глубоко трагический подтекст — их нет в живых… И вдруг тебе открывается тайна жизни, обыденное становится торжественным, патетическим… Не могу передать это, Дуг. Не страх, что-то иное, чувство умиротворения и покоя, но одновременно осознание тщеты наших страстей, мелких и эгоистичных. Подумать только, сколь нелепым, но неодолимым барьером отделил себя от дочери Уоткинс.
