Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус
Несколько встревоженная, я принялась искать причину нашей нужды. Моим первым открытием было то, что твой отец каждый вечер отнюдь не ложился спать после того, как мы расходились по своим комнатам, — через час он уходил из дома и нередко возвращался на заре.
Однажды утром я подкараулила его. Заря уже занялась, когда он вернулся, рассчитывая за несколько часов сна избавиться от хмеля. Не могу выразить тебе горестного удивления, охватившего меня при открытии, что твой отец предается низкому пороку, который до сих пор ему удавалось скрывать от меня.
Это было не веселое и шумное опьянение. У него хмель был тяжелый, делавший из доброго, умного существа раздражительное, злое животное. Доказательством могло служить то, что при первом моем упреке, обращенном к нему, он забыл, что перед ним его сестра, молодая девушка, и ответил мне грубым голосом: «Что такое? Не намерена ли ты поднять шум из-за нескольких часов, проведенных в обществе славного малого и веселых девушек? Что я, святой, что ли?»
Он похлопал по карману жилета, в котором зазвенели деньги. «К тому же, — прибавил он, — я не терял времени. Слышишь? Ты же постоянно требуешь у меня денег! Я принес их тебе благодаря пиковой даме, этой сатанинской прислужнице, которая наконец решила мне улыбнуться».
С грубым смехом он прошел мимо меня и лег спать, а я так и осталась стоять в горестном оцепенении. Пять часов спустя мы встретились за завтраком. Сон рассеял хмель. Мой любезный, мягкий, улыбающийся брат ничем не походил на человека, которого я видела несколько часов назад.
«Ах, да, — сказал он, — ты вчера просила у меня денег на хозяйство. Сегодня утром со мной расплатился один должник».
Хмель был так силен, что он ничего не помнил об утренней сцене. При этом открытии я не выдержала и залилась слезами.
«Что с тобой, сестричка? Что за горе?» — спросил брат с тревогой. Тогда я рассказала ему все. Бедняга! Я как теперь вижу его расстроенное лицо, на котором отражался стыд и смущение, — оттого, что его раскрыли, а главное, оттого, что он огорчил меня.
«Опьянение, лишая тебя памяти, лишает также и рассудка. Достаточно дурного товарища, чтобы толкнуть тебя на что-нибудь дурное. Кто знает, может быть, твой ночной друг станет причиной наших бед».
Эта последняя фраза заставила его рассмеяться. «Вот что ты думаешь о моем начальнике!» — «Так ты провел ночь с господином Бержероном?» — воскликнула я. «Я знаю, что ты его терпеть не можешь. Но будь искренна, скажи, что ты имеешь против него? Что он тебе сделал?» — «Ничего», — ответила я сухо.
В первый раз, когда Бержерон приходил к нам, я увидала его из-за оконной занавески, когда он звонил у дверей. Его физиономия внушила мне такую сильную неприязнь, что ни в этот раз, ни во время других его посещений я решительно не хотела общаться с ним.
«Но я видела его», — с отвращением заявила я. «Знаю, знаю, — продолжал брат, — ты опять будешь повторять, что его физиономия тебе не нравится, что он принесет нам несчастье».
Я действительно ненавидела этого Бержерона, не знаю почему, и боялась его. С той минуты, как твой отец сообщил мне, что был ночью с ним, я его еще больше возненавидела. Насмешливый тон, которым говорил мой брат, защищая этого ненавистного мне человека, вывел меня из себя, и я закричала: «Этот Бержерон, я уверена, бесчестный человек!» — «Ты слишком строга, сестра, — сказал твой отец серьезно. — Не стоит судить о людях, которых ты не знаешь».
Увы! И зачем я только устроила эту сцену твоему отцу и показала ему, что мне известно о его похождениях? Это привело к тому, что он сделался еще лицемернее и скрытнее со мной. Он дал мне обещание отказаться от кутежей и больше не выпивать, но посещать господина Бержерона не перестал.
Что усыпило мою тревогу, так это то, что деньги стали поступать регулярно. Оказывается, в продолжение двух или трех недель, я это узнала впоследствии, брату постоянно везло в карты. Если бы я узнала это тогда же, то, без сомнения, приписала бы это везение злому умыслу Бержерона. И была бы права. Последующие события доказали, что я не зря опасалась Бержерона.
Наконец, наступил час той катастрофы, которую я предчувствовала в глубине души. Однажды вечером, садясь за стол, твой отец сказал мне, смеясь: «Желал бы я быть двенадцатью часами старше». — «Зачем?» — «Завтра я сдаю свою отчетность. Пока такая большая сумма находится у меня в доме, я не могу спать спокойно. Как только сдам ее в должные руки, вздохну свободно». — «Так завтра придет господин Бержерон?» — «Непременно». — «Ну что же… Он всегда является в десять часов утра. Я уйду из дома еще до его прибытия — хочу навестить бедных».
Повторяю, я воображала, что брат ведет добропорядочную жизнь. Без малейшего сомнения я отправилась в свою комнату после того, как он объявил мне, что сегодня ему придется посидеть подольше, чтобы закончить работу. Ночью я вдруг проснулась от шума затворившейся двери. Моей первой мыслью было, что твой отец прошел к себе в спальню. Даже не взглянув на часы, я опять заснула.
Рано утром я оделась и собралась уходить. Едва мой брат вошел в свой кабинет, как я явилась к нему.
«Я пришла пожелать тебе доброго утра, мне пора», — заявила я. «Но Бержерон придет в десять часов, а сейчас только восемь», — возразил он.
В эту минуту появилась наша старая служанка: «Пришел господин Бержерон, говорит, что ему нужно видеть вас сейчас же. У него такой странный вид. Он говорит, что по весьма спешному делу, и требует, чтобы его приняли». — «Пускай войдет», — сказал брат, удивленный словами служанки.
Из кабинета был только один выход, а я уже слышала шаги своего врага. Отступление было невозможно. Итак, я должна была встретиться лицом к лицу с человеком, которого всегда избегала. В углу комнаты стояла ширма. Одним прыжком я очутилась за ней.
II
Брат, очевидно, не подозревал, в чем причина столь раннего посещения господина Бержерона. Его голос выражал искреннее удивление, когда он спросил у вошедшего: «Что привело вас ко мне так рано, мой любезный начальник?» Бержерон ответил серьезным тоном: «Ваш начальник придет в десять часов, Морер. В настоящую минуту к вам явился друг. Вы знаете зачем?»
Наступившее молчание свидетельствовало о том, что твой отец старался что-нибудь припомнить, но тщетно. Память не подсказывала ему ответа, и он искренне промолвил: «Клянусь богом, не знаю». — «Не могу поверить, — сухо возразил Бержерон и после некоторой паузы прибавил: — В таком случае я сильно ошибся, полагая, что поспешил сюда, чтобы спасти вас». — «Объяснитесь, любезный… Зачем, собственно, пришли вы сюда в роли друга, как вы заявили?» — «Я принес вам ваши деньги», — с ударением на каждом слове проговорил Бержерон. «Мои деньги? Какие деньги?» — «Которые вы проиграли ночью… несмотря на мое сопротивление… несмотря на многократные замечания, что опьянение лишает вас хладнокровия… несмотря в особенности на мой совет не ставить на карту больше, чем позволяет ваше положение». — «Какую сумму я проиграл?» В голосе брата зазвучала паника. «Которую я принес вам до последнего су, мой неосторожный друг. — Прервавшись на минуту, он прибавил: —То есть сто девяносто две тысячи».
