Рекс Стаут - В лучших семействах
Я откланялся. Когда я вышел на стоянку, остальные машины уже разъехались. Выезжая по извилистой аллее, я подумал, что, в конечном итоге, первый звонок в мой новый офис оказался не столь уж и блестящим.
12
Кое-кто из моих друзей пытался уверить меня, что некоторые из моих похождений в то памятное лето вполне достойны описания, но даже если бы я с ними согласился, я не стал бы здесь распространяться на эту тему. Хотя справедливости ради замечу, что вскоре после того, как я поместил в «Газетт» объявление, молва быстро разошлась и отбоя от клиентов у меня не было. Вот краткий перечень моих подвигов по месяцам:
МАЙ. У женщины украли кошку. Вернул ее владелице; дебет – пятьдесят долларов плюс компенсация издержек. Клиента грабанули в борделе на Восьмой авеню, а он по понятным причинам не захотел связываться с полицией. Разыскал виновную и запугал, вынудив расстаться с большей частью добычи. Заграбастал пару сотенных. Отец хотел вырвать великовозрастного недоросля-сына из лап хищницы-блондинки. В это дело мне лезть не стоило; потерпел полное фиаско, приобретя расцарапанную физиономию и свою законную сотню поверх расходов. Ресторан с проворовавшейся кассиршей; потратил всего полдня, чтобы вывести ее на чистую воду; клиент заартачился было, увидев счет на шестьдесят пять долларов, но уплатил.
ИЮНЬ. Целых две недели угробил, расследуя мошенничество со страховкой по просьбе Дела Баскома, и едва не расстался с головой. Справился, однако, с присущим мне блеском. У Дела хватило наглости предложить мне три сотни; я затребовал тысячу – и получил. Я решил, что должен зарабатывать в неделю больше, чем платил мне Вульф: не потому, что неравнодушен к деньгам, а из принципа. Отловил жулика-букмекера для одного клиента из Мидвилла, штат Пенсильвания. Еще сто пятьдесят. Другой хотел, чтобы я разыскал сбежавшую от него жену, но зацепиться было почти не за что, да и платить он мог всего двадцатку в день, так что пришлось отказаться. Девушка, которую, по ее словам, несправедливо обвинили в передаче секретных данных конкурирующей фирме и уволили, приставала ко мне с ножом к горлу до тех пор, пока я не согласился взяться за ее дело. Доказал ее правоту и восстановил в попранных правах, навкалывавшись при этом долларов на пятьсот, но получив в награду каких-то жалких сто двадцать, да еще в рассрочку. Личиком она, быть может, не совсем вышла, но голос был приятный, да и ножки недурны. Еще получил предложение поступить на работу в ФБР, девятое предложение подобного рода за шесть недель, но отказался.
ИЮЛЬ. Разнообразия ради согласился на просьбу горстки концессионеров последить за тем, как вершат свои дела управляющие развлекательными заведениями на пляжах Кони-Айленда; поймал одного с поличным, когда он пытался стибрить дневную выручку из игорного автомата; ловкач тщился продырявить меня из пистолета, так что пришлось для острастки сломать ему руку. Когда мне надоело лицезреть тысячи акров обнаженной плоти, в основном, шелушащейся под немилосердным солнцем и вообще малопривлекательной, я взял расчет. Итог – восемь с половиной сотен за семнадцать дней. Отвертелся от кучи разных мелочей суммарной стоимостью в пару тысчонок. На Лонг-Айленде обчистили дамочку с мозгами набекрень. Взяли незастрахованные драгоценности на изрядную сумму. Сумасбродка почему-то вбила себе в голову, что это дело рук полицейских. Тут, с одной стороны, мне повезло, честно признаюсь, но с другой – сработал я ну совершенно гениально. Проковырялся, правда, до августа. Возвернул все драгоценности, уличил в нечистоплотности ассистента художника по оформлению интерьеров, выставил счет на три с половиной тысячи и получил их.
АВГУСТ. Начиная с шестого мая я не брал ни цента жалованья от Ниро Вульфа, ни разу не прикоснулся к своим сбережениям и тем не менее мое банковское сальдо не только не пострадало, но, наоборот, заметно поправилось. Мне пришло в голову, что пора устроить себе каникулы. Самый продолжительный отпуск, который мне удавалось выпросить у Вульфа, не превышал двух недель, и я решил, что могу себе позволить по меньшей мере удвоить этот срок. Приятельница, имя которой уже публиковалось в связи с одним из дел Вульфа, высказалась, что нам не мешало бы хоть раз взглянуть на Норвегию, и мысль эта показалась мне вполне здравой.
Медленно, но верно я приучал себя к необходимости научиться жить без Ниро Вульфа. А медленно это проистекало еще потому, что однажды в начале июля Марко Вукчич попросил, чтобы я принес ему еще один чек на пять тысяч для получения наличными. Поскольку желающие откушать в его ресторане должны были заказывать столик за сутки вперед и уплачивать шесть долларов за порцию цесарки, я прекрасно понимал, что деньги предназначались не ему. А кому? И еще: дом так и не был продан, а проведя кое-какую разведку и забросив удочки тут и там, я выяснил, что просят за него сто двадцать тысяч, что было верхом нелепости. С другой стороны, даже если Марко и передавал деньги Вульфу, это еще не доказывало, что нам когда-нибудь суждено свидеться снова, тем более с продажей дома можно было и не спешить, пока банковский счет терпит; не говоря уже о сумме, что хранилась в ячейке платного сейфа Вульфа в Нью-Джерси. Кстати, посещение этого сейфа входило в краткий перечень дел, по которым Вульф соглашался покидать свой дом.
Я не слишком рвался уехать из Нью-Йорка, тем более в такую даль, как Норвегия. У меня было неясное ощущение, что в тот самый миг, когда мой пароход покинет нью-йоркскую гавань, на Тридцать пятую улицу или в 1019 придет составленное понятным лишь мне кодом послание в виде телеграммы, или звонка, или письма, или с посыльным... а меня там не будет. Мне же чертовски хотелось быть там, чтобы не оказаться вычеркнутым из списка действующих лиц самого грандиозного спектакля, разыгранного Ниро Вульфом. Но время шло, скоро на руках у меня оказались билеты на пароход, который отплывал двадцать шестого августа.
За четверо суток до этого срока, двадцать второго августа, во вторник, я сидел за столом в своем офисе в ожидании прихода клиента, договорившегося о встрече по телефону. Я предупредил его, что собираюсь взять месячный отпуск, а он не назвался, но мне показалось, что голос мне знаком, поэтому я согласился на встречу. Когда он вошел точно в три пятнадцать, как было условлено, я был рад, что память на голоса не подвела меня. Передо мной стоял мой бывший сокамерник Макс Кристи.
Я поднялся навстречу, и мы обменялись рукопожатием. Он положил панаму на стол и огляделся по сторонам. Копна черных волос стала чуть короче, нежели в апреле, кустистые брови по-прежнему не ведали ножниц, а широченные плечи, казалось, стали еще шире. Я пригласил его присесть, и он не отказался.
