Агата Кристи - Убийство в Месопотамии
Я вспомнила, как однажды в больнице кто-то из наших девушек достал планшет[42] и он самым настоящим образом писал удивительные вещи.
Может быть, хотя мысль о том, что я медиум, еще никогда не приходила мне в голову. Вот, скажу я вам, настроишь себя так, и приходят на ум другой раз всякие глупости!
Я крадучись походила по комнате, касаясь то того, то другого. Но, конечно, в комнате не было ничего, кроме пустой мебели. Ничего не завалялось в ящиках, не завалилось за них. Не на что мне было больше надеяться.
Это не совсем нормально, но когда так настраиваешь себя, то, как я уже сказала, делаешь странные вещи.
Я легла на кровать и закрыла глаза.
Я стала заставлять себя забыть, кто я и что я. Я мысленно пыталась вернуться в тот роковой день. Я стала миссис Лейднер, я лежала тут, отдыхала спокойно и ничего не подозревала.
Удивительно, как можно себя настроить!
Я совершенно нормальный, трезвомыслящий человек и никакой не святой дух, не привидение, но скажу вам, после того, как я полежала тут так пять минут, стала ощущать себя привидением.
Я не пыталась противиться. Я намеренно поддавалась этому чувству. Я говорила себе: «Я миссис Лейднер, я миссис Лейднер. Я лежу здесь в полузабытьи. И вот сейчас начнет открываться дверь».
Я продолжала это твердить, словно гипнотизируя себя.
«Вот уже почти половина второго… как раз время… Дверь открывается… дверь открывается… Я вижу, что входит…»
Я не отрываясь смотрела на дверь. Скоро она начнет открываться. Я должна увидеть, как она открывается. И я должна увидеть человека, который откроет ее.
Сколько же нужно было пережить за эти дни, чтобы вообразить, что загадку можно решить таким образом!
Но я – верила. Что-то вроде озноба прошло у меня по спине, дошло до ног. Они онемели, парализовались.
– Ты впадаешь в транс, – сказала я себе. – И в состоянии транса ты увидишь…
И снова и снова я размеренно твердила себе: «Дверь начинает открываться… дверь открывается…»
Чувство онемения все больше и больше усиливалось.
А потом я увидела, как дверь начала медленно открываться.
Это было страшно.
Никогда я не испытывала ничего более страшного в жизни ни до и ни после.
Меня всю парализовало, холод пронизал с головы до ног. Я не могла пошевелиться. Хоть убей, не могла двинуть ни рукой, ни ногой.
Меня охватил ужас. Я теряла рассудок, онемела от ужаса.
Эта медленно открывающаяся дверь – совершенно бесшумно.
Еще минута, и я увижу…
Медленно… медленно… Все шире и шире…
И вот осторожно входит… Билл Коулман.
И тут у него, должно быть, произошло самое сильное потрясение в жизни.
Я вскочила с кровати и с ужасным воплем заметалась по комнате.
Он встал как вкопанный, его туповатое розовое лицо еще больше порозовело, а рот широко раскрылся от удивления.
– Хэлло-ло-ло! – воскликнул он. – Что происходит, сестра?
Я вернулась к реальности, потерпев крах.
– Боже, мистер Коулман, как вы меня напугали!
– Прошу прощения, – сказал он и ухмыльнулся.
И тут я увидела, что у него в руках крохотный букетик алых лютиков. Это были хорошенькие маленькие цветочки, что сами по себе росли по берегам в окрестностях Телля. Миссис Лейднер любила их.
– В Хассаньехе не достанешь ни цветов, ничего, – сказал он и еще больше покраснел. – Нехорошо, когда нет цветов на могиле. Я решил, что просто нарву букетик и поставлю здесь в эту маленькую штуковину. Она всегда держала в ней цветы на столе. Как бы показывая этим, что она не забыта, а? Я, конечно, немного осел, я знаю, но мне хотелось это… показать.
Я подумала, что с его стороны это очень мило. Он был весь розовый от смущения, как это бывает с англичанами, когда они совершают что-нибудь сентиментальное. Я подумала, что это очень хорошая мысль.
– Ну что ж, очень милая мысль, мистер Коулман, – сказала я.
Я взяла маленький кувшинчик, набрала немного воды, и мы поставили в него цветы.
При этом я, правда, думала больше о мистере Коулмане, чем о миссис Лейднер. Эта идея показывала, что у него есть сердце.
Он меня не стал спрашивать, что заставило меня пронзительно закричать, и я была ему благодарна за это. Я бы по-дурацки себя чувствовала, если бы мне перед ним пришлось оправдываться.
«Впредь придерживайся здравого смысла, тетя, – сказала я себе, расправляя манжеты и разглаживая передник. – Ты не создана для этой медиумной чуши».
До конца дня я занималась упаковкой собственных вещей.
Отец Лавиньи был столь любезен, что выразил сожаление по поводу моего отъезда. Он сказал, что моя жизнерадостность и здравомыслие были подспорьем для всех и очень помогли. Здравый ум! Хорошо, что он не знал о моей идиотской выходке в комнате миссис Лейднер.
– Мы сегодня не видели мистера Пуаро, – заметил он.
Я ответила, что Пуаро сказал, что весь день будет занят рассылкой телеграмм.
– Телеграмм? В Америку? – поднял брови отец Лавиньи.
– Думаю, да. Он сказал: «По всему свету!» – но, по-моему, это скорее преувеличение иностранца. – Тут я довольно сильно покраснела, вспомнив, что ведь и отец Лавиньи – иностранец.
Он, кажется, не оскорбился, только усмехнулся довольно мило и спросил меня, нет ли каких-нибудь новостей о человеке с косоглазием.
Я сказала, что не знаю, ничего не слышала.
Отец Лавиньи спросил меня еще о времени, когда мы с миссис Лейднер заметили мужчину, который стоял на цыпочках и как будто бы заглядывал в окно.
– Представляется, – сказал он задумчиво, – что у этого человека был какой-то особенный интерес к миссис Лейднер. Я с тех пор все интересовался, не мог ли этот человек быть европейцем, который постарался выглядеть жителем Ирака?
Эта мысль была для меня новой, и я принялась ее тщательно обдумывать. Я приняла как само собой разумеющееся, что этот человек был местным, но если подумать, я ведь судила по его одежде и по цвету кожи.
Отец Лавиньи заявил о своем намерении походить вокруг дома и осмотреть место, где миссис Лейднер и я видели того мужчину.
– Кто знает, он мог выронить что-нибудь. В детективных историях всегда так и бывает.
– Наверное, в реальной жизни преступники более осторожны, – сказала я.
Я достала несколько пар носков, которые только что закончила штопать, и выложила на стол в общей комнате мужчинам, когда они вошли, на выбор, а потом, поскольку больше делать было нечего, пошла наверх, на крышу.
Там стояла мисс Джонсон, но она не услышала меня. Я подошла к ней вплотную, и только тогда она меня заметила.
Я поняла, что что-то тут не так. Она стояла посреди крыши и внимательно смотрела прямо перед собой, и на лице ее было самое что ни на есть ужасное выражение. Как будто она увидела что-то, чему никак не могла поверить.
Это меня сильно поразило.
Напомню вам, я видела ее расстроенной на днях вечером, но это было что-то совершенно другое.
– Милая моя, что же такое случилось? – спросила я, подбегая к ней.
Она повернула ко мне голову, но стояла и смотрела на меня, будто меня не видя.
– Что случилось? – не отступала я.
Она сделала странного рода гримасу – как будто попыталась сглотнуть, но горло пересохло.
– Теперь я кое-что поняла, – хрипло сказала она.
– Что поняли? Скажите. На вас лица нет.
Она сделала попытку собраться, но все еще выглядела довольно плохо.
– Я поняла, что кто-то мог зайти снаружи – и никто никогда не сможет догадаться – как, – подавленным голосом сказала она.
Я посмотрела в направлении ее взгляда, но ничего не увидела.
Мистер Рейтер стоял в дверях фотолаборатории, а отец Лавиньи как раз проходил по двору, и больше ничего.
Я обернулась, ничего не понимая, и обнаружила, что ее глаза смотрят на меня с очень странным выражением.
– Правда, – сказала я, – не понимаю, что вы имеете в виду. Вы не объясните?
Но она покачала головой.
– Не сейчас. Потом. Нам следует в этом разобраться. Да, нам следует в этом разобраться!
– Если бы вы только сказали мне…
Но она покачала головой.
– Мне надо сначала обдумать.
И, отстранив меня, она стала спускаться по лестнице.
Я не последовала за ней, так как она, очевидно, не хотела этого. Вместо этого я присела на парапет и попыталась во всем разобраться. Но это ни к чему не привело. Во двор был только один путь – через большую арку. Сразу за ней снаружи я видела водовоза с лошадью и повара-индуса, разговаривающего с ним. Никто не мог пройти мимо них незамеченным.
Я недоуменно покачала головой и спустилась.
Глава 24
Убийство – это привычка
Мы все легли рано спать в тот вечер. Мисс Джонсон появилась к обеду и вела себя более-менее обычно. У нее был, однако, несколько ошеломленный вид, и один или два раза она никак не могла понять, что ей говорили.
Так или иначе, это не был обычный спокойный прием пищи. Вы бы, я полагаю, сказали, что это вполне естественно в доме, где только что проходили похороны. Но я-то знаю, что имею в виду.
