Семён Клебанов - Прозрение
Дмитрий Николаевич хотел возразить Останину, но в это время подошел отец жениха, высокий и худой, в старомодном пенсне. Он улыбнулся, прищурив глаза, и почему-то сразу стал похож на бухгалтера. Трудно было поверить, что он моряк, штурман дальнего плавания.
— Можно причалить к вам? — спросил он. — Очень рад познакомиться. Много хорошего про вас слышал. — Капитан присмотрел непочатую бутылку вина и откупорил ее, лихо ударив ладонью по донышку. — Поскольку водку не употребляете — уважьте вино. А вы? — спросил он Андрея Васильевича.
— Могу, — согласился Останин.
— Важно не превысить ватерлинию. Тогда у человека устойчивость надежная. — Он поднял стаканчик: — Слышал я такую притчу. «Если хочешь быть счастливым день — выпей, если неделю — влюбись, если месяц — женись, если хочешь быть счастливым всю жизнь — будь здоров…» — Он чокнулся, блеснув стекляшками пенсне. — Сибирского вам здоровья, Дмитрий Николаевич!
Свадебный праздник постепенно дробился на маленькие островки веселья. Одни продолжали застолье — вина хватало, и закуску подносили, другие лихо отплясывали, третьи — пели.
Скуластая девушка с сережками, баянистка из районного Дома культуры, без устали выдавала свой репертуар — от «Свадебного марша» Мендельсона, прозвучавшего в начале празднества, до модных джазовых песенок и частушек.
Все шло пристойно, Хромов был доволен. Но на всякий случай спросил Останина:
— Может, что не так? Вы скажите, Андрей Васильевич. Мы отладим!
Хромов, конечно, схитрил. Его волновали скованность и замкнутость Дмитрия Николаевича.
— Все путем, все отлажено. Я уже говорил Марии Игнатьевне.
— Правильно, — подтвердила учительница. — Все удалось на славу.
— Широкие нынче свадьбы. Затрат не жалеем, — усмехнулся Останин.
— Здесь особый случай, — желая поддержать Хромова, сказала Мария Игнатьевна.
Останин догадался, о чем речь, и сказал:
— Вот бы побывать у них на серебряной свадьбе. Только вряд ли… Мне тогда семьдесят шесть стукнет. Не дожить…
— Зря вы эту задачку тронули — никому не дано решить ее, — сказала Мария Игнатьевна и стала рассказывать, как в прошлом году ездила с учениками в Эстонию. У эстонцев есть обычай: когда жених и невеста входят в дом, где будут жить, им под ноги бросают полушубок. И жених вносит невесту на руках.
Жених дожен постоять на полушубке и только после этого переступить порог. В этом, знаете, житейская мудрость и своя мораль. Муж обязан помнить, что он сильнее жены и ему легко ее обидеть…
— Прекрасный обычай, — оценил Останин.
Алена танцевала с мужем. Она слегка откинула русую головку. Длинные волосы мерно колыхались под фатой.
Давно, в свои трудные слепые годы, она была на свадьбе двоюродной сестры, сидела, забившись в угол, цепенея от мысли, что жизнь обрекла ее на одиночество. «Почему? За что? Чем провинилась перед богом, чертом, дьяволом?..»
Однажды Алена спросила об этом мать.
— Нету, Аленушка, твоего греха, нету, — сказала она. — А разве мне есть в чем виниться? Или отцу?
— За что же тогда?
— Чья-то злая воля колдует.
— Чья?
— Не знаю, доченька…
* * *Устав от духоты и шума, Дмитрий Николаевич вышел из чайной.
Он завернул за угол дома, в тень от вечернего солнца, присел на пень со свежим срезом. И почему-то подумал о судьбе этого дерева: сгнило ли оно, разбила ли молния или люди повалили?
Сидел долго. И совсем неожиданно вспомнил, как впервые увидел свою Елену.
Был теплый стеклянный вечер бабьего лета… Дмитрий Николаевич пришел в почтовое отделение, чтобы купить талон на телефонный разговор.
В просторном светлом помещении кроме него было несколько мужчин, отправлявших телеграммы, и девушка. Она сидела за овальным столом, закапанным чернилами, и что-то записывала в общую тетрадь. Перед ней лежала раскрытая книга.
Дмитрий Николаевич купил талон, но уйти не торопился. Торчал у окошка, где мужчины сдавали телеграммы, и оттуда поглядывал на девушку.
Расположившись, словно у себя дома, она спокойно и независимо занималась своим делом. Все писала, писала…
Вряд ли она сочиняла письмо. Зачем тогда раскрытая книга?
Настенные часы показывали четверть десятого. В одиннадцать почта закрывалась — об этом напоминала табличка, висевшая у входа.
Уже последний посетитель покинул почту, и Дмитрий Николаевич понял, что пора уходить. Но уйти не мог. Тогда он взял телеграфный бланк, сел за стол и сделал вид, что мучается над текстом.
Девушка никак не отреагировала на его соседство. А он беспокойно озирался на нее — ведь оставалось уже несколько минут до закрытия. И вдруг она спросила:
— Простите, вы случайно не знаете, что такое эманация памяти?
— Случайно знаю… Это когда долго помнится запах, возрождающий картину, эпизод прошлого.
— Спасибо… — И тут же спохватилась: — А это точно?
— Вполне. Почему вы здесь изучаете эти вопросы?
— Просто негде. В общежитии шумно. А тут вечером почти никого. Уютно. Настольная лампа. У меня сессия на носу.
Он смотрел, как ярко синели ее глаза, когда она поворачивалась к свету.
Через год играли свадьбу…
— Вот вы где прохлаждаетесь, — сказал Хромов, найдя Дмитрия Николаевича. — А мы всполошились. Нет вас и нет. Останин даже к реке побежал.
— Это он выпил больше положенного.
— Устали? — спросил Хромов, чувствуя что-то неладное. — Может, чайку с медом попьем?
— Я посижу еще, — ответил Дмитрий Николаевич.
«Я не имел права жениться. Мне нельзя было иметь семью».
Категоричность суждения можно было смягчить и перевести в вопрос. Но Дмитрий Николаевич сознательно твердил себе это — он слишком любил жену, чтобы сейчас щадить себя и оправдывать. Осенью сорок седьмого года Ярцевых стало двое: он и Елена.
Любовь завязывалась осторожно, медленно. Порой от встречи до встречи проходили недели.
Внезапное и все крепнувшее чувство, охватившее Дмитрия Николаевича, проверялось долго.
Никто из них не торопил события, понимая, что время — их союзник.
Однажды они решили кутнуть — пообедать в «Арагви».
Им повезло, был свободен маленький столик в углу. Здесь было уютно. Подошел молоденький официант. Подавая карточку-меню, доверительно пообещал:
— Для вас — все, что пожелаете. Даже «Хванчкара» есть…
Елена тогда спросила:
— Митя, если не секрет: отчего вы не женаты? Или в паспорте — штампик о разводе?
Он знал, что рано или поздно возникнет такой вопрос.
— Посудите сами, — сказал он. — Работа на стройке. Койка в общежитии. Потом учеба. Рабфак. Институт. Районная больница. Через два года новая больница. И снова учеба. Курсы. А там четыре года войны. И вот мне уже скоро тридцать пять…
