Агата Кристи - Икс или игрек?
Наклонившись над Томми, Эпплдор сначала проверил прочность пут у него на руках и на ногах, а затем взялся за кляп. При этом он ровным голосом проговорил:
– Я сейчас выну его. Вы сможете есть и пить. Но предупреждаю, если вы попытаетесь издать хотя бы тихий возглас, я тут же снова заткну вам рот.
Томми хотел было кивнуть, но не смог и лишь несколько раз поднял и опустил веки. Эпплдор понял это как знак согласия и стал аккуратно сматывать бинт.
Освобожденный от кляпа, Томми несколько минут разрабатывал челюсть. Эпплдор поднес к его губам стакан с водой. Первый глоток получился с трудом, дальше пошло легче. Напившись, Томми сразу почувствовал себя гораздо лучше. Медленно ворочая языком, он произнес:
– Совсем другое дело. Я уже не так молод, как в прежние времена. А теперь поедим, Фриц, – или как вас, Франц?
Тот спокойно ответил:
– Мое имя здесь – Эпплдор.
Он поднес ко рту Томми кусок хлеба с сыром. Томми с жадностью откусил.
Поев, он выпил еще один стакан воды и спросил:
– Каков будет следующий номер программы?
Вместо ответа Эпплдор снова взялся за кляп. Томми быстро проговорил:
– Я хочу видеть капитан-лейтенанта Хейдока.
Эпплдор покачал головой, ловко приладил кляп и ушел. Томми остался один размышлять в темноте.
Он очнулся от беспокойного, путаного сна под звук снова открываемой двери. Теперь они пришли вдвоем – и Хейдок и Эпплдор. Кляп был вынут, веревки ослабили, так что Томми смог сесть и немного расправить плечи. У Хейдока при себе был пистолет.
Без особой надежды на успех Томми снова принялся играть давешнюю роль. Он с негодованием произнес:
– Послушайте, Хейдок, что все это значит? На меня напали… меня похитили…
Капитан-лейтенант покачал головой.
– Не трудитесь, – сказал он. – Бесполезно.
– Вы думаете, если вы сотрудник нашей секретной службы, значит, вам можно…
Тот снова покачал головой.
– Нет, нет, Медоуз, вы не попались на эту удочку. И незачем притворяться.
Но Томми не сдавался. Хейдок не может быть уверен на все сто процентов, и если не отступаться от своей роли…
– Вы кем себя воображаете, черт подери? – вознегодовал он. – Какие бы у вас ни были полномочия, вы не имеете права так со мной обращаться! Я прекрасно могу хранить военную тайну!
Хейдок холодно ответил:
– Вы превосходно играете роль, но могу вас заверить, мне безразлично, состоите ли вы в британской разведке или просто сунули нос в эти дела на свой страх и риск…
– Какая наглость!
– Бросьте, Медоуз.
– А я вам говорю, что…
Хейдок злобно прошипел:
– Молчать, черт вас возьми! Раньше еще, может быть, стоило выяснять, кто вы такой и кем подосланы. Но теперь это не имеет никакого значения. Время поджимает. И у вас не было возможности сообщить кому-либо о том, что вы здесь разузнали.
– Меня будет искать полиция.
Зубы Хейдока блеснули в ухмылке.
– Полицейские уже были здесь вчера вечером. Славные ребята, мы с ними друзья. Расспрашивали меня про мистера Медоуза. Очень обеспокоены его исчезновением. Каким он мне показался вчера? Что говорил? Они и вообразить не могли – с чего бы? – что человек, которым они интересуются, находится прямо у них под ногами. Ведь известно, что вы покинули мой дом живой и невредимый. Так что искать вас здесь им и в голову не придет.
– Вы не сможете держать меня здесь всегда, – хмуро возразил Томми.
Хейдок ответил, снова играя британца:
– Это и не понадобится, приятель. Всего лишь до завтрашнего вечера. В мою маленькую бухточку придет катер, и мы думаем отправить вас в плаванье для поправки здоровья, хотя я сомневаюсь, что вы будете живы и на борту к тому времени, когда катер прибудет в порт назначения.
– Почему же вы сразу меня не прикончили?
– Погода слишком жаркая, милейший. Иногда бывает, что наше морское сообщение ненадолго прерывается, и если это случится – увы, мертвое тело может дать о себе знать, сами понимаете.
– Понимаю, – сказал Томми.
Все было ясно. Он останется в живых до прихода катера. А тогда его убьют или одурманят и тело вывезут в открытое море. И ничто не будет указывать на его связь с «Привалом контрабандистов», если его потом и выловят.
– Я зашел просто для того, – непринужденно продолжал Хейдок, – чтобы спросить, не можем ли мы для вас что-нибудь сделать… э-э… впоследствии?
Томми задумался. И немного спустя ответил:
– Благодарю. Но я не буду просить о том, чтобы милой женушке доставили прядь моих волос. И вообще ни о чем таком. Она пожалеет обо мне, когда придет день получки, но надо думать, скоро найдет себе другого.
Необходимо было любой ценой убедить их, что он ведет игру в одиночку. Если удастся добиться, чтобы на Таппенс не пало подозрение, тогда можно еще надеяться на выигрыш, хотя доводить игру до конца уже будут без него.
– Как вам угодно, – пожал плечами Хейдок. – Если бы вы захотели передать весточку… э-э… милому другу, мы бы позаботились о том, чтобы она дошла по назначению.
Значит, ему все-таки хочется разузнать что-нибудь о никому не ведомом Медоузе. Ну что ж. Пусть поломает голову.
Томми покачал головой.
– Не выйдет, – сказал он.
– Ну что ж. – Хейдок равнодушно кивнул Эпплдору. Тот снова затянул узлы и запихнул кляп. Посетители ушли и заперли за собой дверь.
Томми остался наедине со своими далеко не радужными мыслями. Будущее сулило ему лишь близкую смерть, и не было видно никакого способа оставить после себя след, который навел бы своих на то, что ему удалось здесь обнаружить.
Тело его было совершенно беспомощно, голова почти не работала. Может быть, надо было бы все-таки воспользоваться предложением Хейдока и послать весточку? Если бы он лучше соображал… Но ничего дельного не приходило в голову.
Конечно, на воле оставалась Таппенс. Но что она может? Как справедливо заметил Хейдок, нет никаких нитей, связывающих пропажу Медоуза с «Привалом контрабандистов». Томми вышел отсюда живой и невредимый. Это подтвердят два независимых свидетеля. Таппенс может подозревать кого угодно, но не Хейдока. А может и вообще никого не подозревать, а думать, что Томми идет по следу.
Черт! Был бы он хоть немного осторожнее…
В подвале было не совсем темно, слабый свет проникал сквозь забранную решеткой отдушину под самым потолком. Если бы освободиться от кляпа, можно было бы крикнуть, позвать на помощь. Кто-нибудь бы, глядишь, и услышал, хотя вряд ли.
Последующие полчаса Томми провел в попытках расслабить веревки и перекусить кляп у себя во рту. Само собой, безрезультатно. Тот, кто его связал, был мастер своего дела.
День, судя по всему, уже клонился к вечеру. Хейдок, должно быть, уехал – сверху не доносилось ни звука. Поди, играет сейчас в гольф, гадина, и рассуждает в клубе о том, куда мог подеваться Медоуз. «Ужинал у меня накануне – вид был вполне нормальный. И вот, надо же, исчез, как сквозь землю провалился!»
Томми так и покорежило от бешенства. Эта его напускная английская сердечность! Ослепли, что ли, все, не видят его прусского затылка? Томми и сам не видел. Поразительно, какого эффекта способен добиться первоклассный актер!
И в результате Томми глупейшим образом попался и лежит тут, разделанный, как цыпленок для жарки, и никому невдомек, где он находится.
Вот если бы Таппенс была экстрасенсом! Тогда бы она могла что-то почувствовать. Бывало же, что у нее обнаруживалось поразительное чутье…
Что это за звуки?
Томми напряг слух.
Мужской голос что-то напевает вдалеке.
А Томми тут не в состоянии крикнуть и привлечь внимание.
Пение приблизилось. На редкость фальшиво поет человек. Но, даже искаженный, мотив все-таки можно узнать. Песенка времен прошлой войны, теперь ее опять вспомнили:
Ты – моя единственная,
Других для меня нет,
И я твой единственный
На весь белый свет.
Как часто он пел ее в семнадцатом году!
Ну что за певец негодный! Чего он так фальшивит? И вдруг Томми замер. У него перехватило дыхание. Только один-единственный на свете человек мог всякий раз именно так не дотягивать именно в этом месте!
«Это Альберт, ей-богу!» – подумал Томми.
Альберт рыщет поблизости от «Привала контрабандистов»! Альберт в двух шагах от него, а он тут лежит, связанный по рукам и ногам, и не может издать ни звука…
Стоп! Минуточку. Так ли уж и не может?
Кое-что может, хоть и с заткнутым ртом.
Томми принялся во все горло храпеть. Глаза он закрыл, прикидываясь крепко спящим на случай, если поинтересуется Эпплдор. И громко, прерывисто храпел и храпел…
Краткий всхрап, еще один краткий всхрап, еще один – остановка – и долгий, протяжный раскат, еще один и еще один – остановка – и снова краткий всхрап и еще один и еще…
2
Таппенс оставила Альберта в большой тревоге. С возрастом он стал медленнее соображать, но сообразив, твердо стоял на своем. Теперешнее положение вещей он считал неправильным.
