Агата Кристи - Скрюченный домишко
– Итак, все кончено, – сказала София. Она глубоко вздохнула: – Почему их арестовали именно сейчас? Мне казалось, улик еще недостаточно.
– Кое-какие недавно вылезли на свет. Например, письма.
– Ты имеешь в виду их любовную переписку?
– Да.
– Какие люди идиоты – хранить такие вещи!
Ничего не скажешь, полнейший идиотизм. Тот вид глупости, который ничего не заимствует из чужого опыта. Раскроешь любую ежедневную газету и тут же наткнешься на образчики этой глупости – страсть сохранять написанное, письменные заверения в любви.
Я сказал:
– Все это, конечно, чудовищно, София, но стоит ли так убиваться из-за этого? В конце концов, мы именно на это рассчитывали. Разве нет? Ты сама мне говорила в первую нашу встречу у Марио. Ты сказала, что все будет хорошо, если окажется, что твоего деда убил тот, кто и требуется. Имелась в виду Бренда, так ведь? Бренда или Лоуренс?
– Прекрати, Чарльз, я чувствую себя чудовищем.
– Но мы должны проявить благоразумие. Теперь мы можем пожениться. Не станешь же ты держать меня и дальше на расстоянии – вся семья Леонидисов уже вне игры.
Она удивленно уставилась на меня. Я никогда раньше не замечал, какой интенсивной синевы у нее глаза.
– Да, мы и правда теперь вне игры. Благополучно из нее вышли. Ты этому веришь?
– Сокровище мое, ни у кого из вас не было ни малейшего мотива, даже отдаленно.
Она вдруг побледнела:
– Ни у кого, кроме меня, Чарльз. У меня был мотив.
– Ну да, конечно… – Я осекся. – Какой мотив? Ты ведь не знала про завещание.
– Я знала, Чарльз, – прошептала она.
– Что?!
Я смотрел на нее, чувствуя, как внутри у меня похолодело.
– Я все это время знала, что дед оставил деньги мне.
– Каким образом ты узнала?
– Он сам сказал мне, примерно за две недели до того, как его убили. Сказал довольно неожиданно: «Я оставляю все мои деньги тебе, София. Ты будешь заботиться о семье, когда я умру».
Я по-прежнему изумленно смотрел на нее.
– И ты мне ничего не сказала об этом…
– Нет. Понимаешь, когда все объясняли, как он подписывал завещание, я решила, что он ошибся – что он только вообразил, будто оставил свое состояние мне. А если он оставил завещание в мою пользу, оно пропало и никогда не отыщется. Я не хотела, чтобы оно нашлось, – мне было страшно.
– Страшно? Почему?
– Наверное… я боялась, что меня убьют.
Я вспомнил выражение ужаса на лице Бренды, ее дикую, необъяснимую панику. Вспомнил сцену страха, разыгранную Магдой, когда она репетировала роль убийцы. София вряд ли стала бы впадать в панику, но она была реалисткой и ясно видела, что исчезновение семейного завещания ставит ее под подозрение. Теперь я понял (или считал, что понял) причину ее отказа обручиться со мной и ее настойчивые мольбы выяснить всю правду до конца. Ей, она сказала, нужна только правда. Я вспомнил, с какой горячностью были произнесены эти слова.
Мы свернули к дому, и в какой-то момент я вдруг вспомнил еще одно ее высказывание.
Она сказала, что, наверное, могла бы убить, и добавила: но только ради чего-то очень стоящего.
22
Из-за поворота вышли Роджер и Клеменси и быстрым шагом двинулись нам навстречу. Свободный спортивный пиджак шел Роджеру гораздо больше, чем деловой костюм бизнесмена из Сити. Вид у Роджера был возбужденный и взъерошенный, Клеменси мрачно хмурилась.
– Приветствую вас, – сказал Роджер. – Наконец-то. Я уж думал, они так и не соберутся арестовать эту дрянь. Чего они ждали до сих пор? Слава богу, забрали ее вместе с этим ничтожеством, ее дружком. Надеюсь, их обоих повесят.
Клеменси помрачнела еще больше.
– Веди себя как цивилизованный человек, Роджер, – сказала она.
– Цивилизованный! Какая чушь! Заранее все обдумать, а потом хладнокровно отравить беспомощного, доверчивого старика. И когда я радуюсь, что убийцы пойманы и понесут наказание, ты говоришь, что я нецивилизованный. Да я охотно задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когда полиция за ней приехала? Как она все это восприняла? – спросил он.
– Это было ужасно, – сказала тихо София. – Она от страха едва не лишилась рассудка.
– Поделом.
– Не надо быть таким мстительным, – сказала Клеменси.
– Это я знаю, дорогая, но ты не в состоянии меня понять. Это ведь был не твой отец. А я любил отца. Тебе этого никак не понять. Я его любил.
– Мне следовало бы уже это понять.
– У тебя нет воображения, Клеменси, – сказал Роджер шутливо. – Представь себе, что отравили бы меня.
Я видел, как у нее дрогнули веки и руки нервно сжались в кулаки.
– Не произноси этого даже в шутку, – резко сказала она.
– Ничего, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.
Мы пошли к дому, Роджер и София впереди, а мы с Клеменси замыкали шествие. Клеменси сказала:
– Теперь-то, я надеюсь, нам разрешат уехать?
– А вам так не терпится?
– Меня это все измотало, – сказала Клеменси.
Я с удивлением на нее поглядел. В ответ она улыбнулась какой-то слабой, вымученной улыбкой и тряхнула головой:
– Вы разве не видите, Чарльз, что я непрерывно сражаюсь? Сражаюсь за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что семья уговорит его остаться в Англии и мы будем затянуты в этот семейный клубок и задушены семейными узами. Боялась, что София предложит ему определенный доход и он останется в Англии потому, что это обеспечит больший жизненный комфорт и удобства для меня. Все горе в том, что Роджер не хочет слушать, что ему говоришь. У него свои идеи, и почти всегда неверные. Он ничего не понимает. А в то же время он достаточно Леонидис и поэтому считает, что счастье женщины определяется комфортом и деньгами. Но я все равно буду сражаться за свое счастье – и не отступлю. Я увезу Роджера и создам ему жизнь, которая будет ему по душе, и он больше не будет ощущать себя неудачником. Я хочу его для себя – подальше от них всех… там, где мы будем вдвоем…
Все это было сказано торопливо, с каким-то тихим отчаянием, удивившим и насторожившим меня. Я не замечал прежде, что она на грани срыва, и не представлял себе, каким мучительным и собственническим было ее чувство к Роджеру.
В памяти невольно возникли слова Эдит де Хевиленд: «Люблю, но не делаю кумиров», произнесенные с какой-то особой интонацией. Я так и не понял, имела ли она в виду Клеменси.
Думаю, что Роджер любил отца больше всех на свете, больше, чем жену, несмотря на то что он был сильно к ней привязан. Я впервые понял, каким упорным было желание Клеменси полностью завладеть мужем. Любовь к Роджеру, как я сейчас видел, составляла смысл ее жизни. Он был для нее одновременно и мужем, и возлюбленным, и ее ребенком.
У подъезда остановилась машина.
– Привет, – сказал я, – вот и Жозефина.
Жозефина выскочила из машины, за ней вышла Магда.
У Жозефины была забинтована голова, но выглядела она вполне здоровой.
– Пойду посмотрю, как там мои золотые рыбки, – заявила она и двинулась по направлению к пруду нам навстречу.
– Солнышко, тебе необходимо немного полежать и, может быть, выпить крепкого бульона! – закричала Магда.
– Мама, успокойся, я уже совсем поправилась. И вообще я ненавижу крепкий бульон.
Магда стояла в нерешительности. Я знал, что Жозефину собирались выписать из больницы уже несколько дней назад и задержали ее там только по просьбе Тавернера. Он не мог поручиться за безопасность Жозефины, пока не упрятали под замок подозреваемых преступников.
Я сказал Магде:
– Я думаю, свежий воздух ей будет только полезен. Я присмотрю за ней.
Я догнал Жозефину по дороге к пруду.
– Тут столько всякого происходило, пока тебя не было, – сказал я.
Жозефина не ответила. Близорукими глазами она всматривалась в пруд.
– Не вижу Фердинанда, – пробормотала она.
– Какой из них Фердинанд?
– Такой с четырьмя хвостами.
– Это забавные созданья. А мне нравятся ярко-золотые рыбки.
– Самые обыкновенные.
– А в этих, как молью объеденных, я ничего красивого не вижу.
Жозефина уничтожила меня взглядом:
– Это шебункины. Они очень дорого стоят – гораздо дороже золотых рыбок.
– А тебе неинтересно узнать, что здесь происходило?
– Я и так знаю.
– А ты знаешь, что нашли новое завещание и что дедушка оставил все деньги Софии?
Жозефина кивнула со скучающим видом:
– Мама мне сказала, но я и раньше знала.
– В больнице узнала, это ты хочешь сказать?
– Нет. Я хочу сказать, что знала раньше о том, что дедушка все деньги оставил Софии. Я слышала, как он ей говорил об этом.
– Снова подслушивала?
– Да, я люблю подслушивать.
– Очень стыдно это делать, а кроме того, помни, те, кто подслушивает, могут услышать нелестное о себе.
Она как-то странно на меня поглядела:
– Я слыхала, что он сказал ей про меня, если вы это имели в виду. Няня просто бесится, – добавила она, – когда видит, что я подслушиваю под дверью. Она говорит, что так вести себя не должна настоящая леди.
