Жорж Сименон - Три комнаты на Манхаттане
— Это ничего. Я пойду в бар, выпью чего-нибудь горячего и попробую поесть.
Какие невероятные усилия она предпринимала, чтобы сохранять улыбку!
Такси тем временем остановилось, но они не решались выйти и пересечь дождевую завесу, которая отделяла их от зала ожидания.
— Останься, Франсуа.
Нет, это не было слабостью или трусостью с его стороны. Но он действительно был не в состоянии выйти, последовать за ней по лабиринту вокзальных закоулков, следить за вздрагиванием стрелки часов на монументальной башне, переживать их расставание минуту за минутой, секунду за секундой, вплоть до момента, пока не откроют двери на перроне и он не увидит поезд.
Она повернулась к нему. Ее мех блестел каплями дождя. Губы же были горячими. Какое-то время они сидели, крепко обнявшись за спиной шофера.
Комб увидел огонек в ее глазах и услышал, как она пробормотала словно во сне или в бреду:
— Теперь мне больше не кажется, что это отъезд, понимаешь… Скорее, это приезд.
Она еще раз прижалась к нему, потом открыла дверцу, сделала знак негру, который подхватил ее чемодан. Он все это запомнит навсегда. И как в три прыжка она подбежала к вокзалу, и то, что они не могли никак расстаться. Запомнятся ему и косые линии дождя, и капли, стучащие по тротуару.
Она оглянулась с улыбкой. Лицо ее очень побледнело. В одной руке она держала сумку. Ей оставалось сделать всего один шаг — и она исчезнет за широкой застекленной дверью.
Кэй помахала свободной рукой, не поднимая ее высоко, почти не отрывая от тела, скорее, просто пошевелила пальцами.
Он видел еще ее силуэт за стеклом. Потом она решительно отправилась вслед за негром, а шофер такси наконец обернулся и спросил, куда его везти.
Он дал свой адрес и машинально набил трубку, чтобы перебить неприятный вкус во рту.
Она сказала ему: «Скорее, это приезд…».
Он смутно почувствовал в этом обещание.
Но пока еще ясно это не осознал.
Глава 8
«Моя дорогая Кэй!
Энрико, наверное, тебе рассказал о том, что со мной случилось.
Значит, ты уже знаешь, что Роналд был великолепен, вел себя по-джентельменски, он все время оставался таким, каким ты его знаешь, и даже не поддавался своим обычным вспышкам холодной ярости. Да, я думаю, они бы ему и не помогли, учитывая то состояние, в котором я находилась».
Комб не пал духом, как этого боялся, а увяз в мелких повседневных заботах и делах. Первые дни по крайней мере в его хлопотах был хоть какой-то смысл. Еще в ту бесконечную ночь — которая казалась ему теперь слишком короткой — он спросил ее:
— Ты будешь мне звонить?
— Сюда?
Он поклялся, что безотлагательно поставит телефон, и занялся этим в первое же утро, боясь опоздать и не успеть к тому моменту, когда она будет звонить.
— Ты мне будешь звонить?
— Да, конечно, мой милый. Если смогу.
— Ты непременно сможешь, если захочешь.
— Я тебе позвоню.
С формальностями, связанными с установкой телефона, удалось покончить быстро. Дело оказалось настолько несложным, что это даже его немного огорчило. Он ведь был готов свернуть горы, чтобы добиться своего.
Кругом все было серым и грязным. Непрерывно шел дождь, иногда он смешивался со снегом, который тут же таял. На улице порой становилось так темно, что едва был виден маленький еврей-портной в его освещенной комнате.
Телефон установили на следующий день, и он не решался выходить из дома, хотя Кэй только прибыла в столицу Мексики.
— Я позвоню в справочную Нью-Йорка, — объяснила она ему, — и мне скажут твой номер.
Он уже пять или шесть раз связывался со справочной, чтобы удостовериться, что там известен его номер.
Это было странно. Кэй растворилась в дожде. Он видит ее теперь как сквозь стекло, по которому стекает дождевая влага, и оттого ее облик расплывается, деформируется. Но от этого ему еще сильнее хочется восстановить его, но ничего у него не получается.
Приходили письма, переадресованные из дома Джесси. Она ему сказала:
— Вскрывай их. От тебя у меня нет никаких секретов.
И все же он не осмеливался их вскрывать. Скопилось уже четыре или пять писем. Он решился, когда увидел письмо от Джесси, отправленное с океанского парохода на Багамских островах, откуда оно прибыло авиапочтой.
»… То состояние, в котором я находилась… «.
Он знал эти письма теперь наизусть.
»… Вот если бы я не хотела во что бы то ни стало избежать драмы…
».
Все это казалось уже каким-то далеким. У него сложилось впечатление, что он смотрит в бинокль с той стороны, которая уменьшает предметы, и они представляются нелепыми и несуразными.
«Я знаю, что Рик, припертый к стенке, не колеблясь, оставил бы свою жену».
Он мысленно повторял:
«Припертый к стенке! «
»… Но я предпочла уехать. Конечно, мне будет очень тягостно, и нескоро это пройдет. Нужно только суметь пережить трудный момент. Ах, как мы были с тобой счастливы, моя бедная Кэй, в нашей маленькой квартирке! «
»… Интересно знать, вернется ли это когда-нибудь. Трудно надеяться.
Роналд внушает мне страх и приводит меня в состояние оцепенения, хотя я ни в чем не могу его упрекнуть. У него бывали прежде сильные приступы ярости, а теперь он проявляет такое хладнокровие, которое просто пугает.
Он меня не оставляет одну ни на минуту. Кажется, ему хочется даже читать мои мысли… «
»… И при этом он со мной необычайно нежен и предупредителен.
Больше, чем раньше. Больше, чем во время нашего медового месяца.
Помнишь, я тебе рассказывала случай с ананасом, ты еще смеялась? Так вот, теперь такого больше не случается.
Все тут на пароходе принимают нас за молодоженов, и иногда это бывает забавно. Вчера сменили теплую одежду на легкую, летнюю, поскольку прибыли в тропическую зону. Уже становится жарко. Забавно было увидеть в одно прекрасное утро всех в белом, в том числе и офицеров экипажа, один из которых, совсем молоденький с одним галуном, постоянно кидает на меня томные взоры.
Не вздумай рассказать моему бедному Рику, который может от этого просто заболеть.
Я совсем не знаю, бедняжка Кэй, как ты там. Для тебя это должно быть было особенно ужасным. Я мысленно ставлю себя на твое место и могу представить твое отчаянье и все время думаю, как ты поступила, что сделала… «.
Комб чувствовал себя очень странно. В каком-то смысле он ощущал себя полностью освобожденным и безмятежным, временами мир ему виделся ясным с такой четкостью, в таких резких и даже жестоких тонах, что ему становилось физически больно.
«Моя дорогая Кэй! «
На этом письме была французская марка, и оно было послано из Тулона.
Но разве Кэй не позволила ему их все вскрывать?
