Анатолий Галкин - Искатель, 2013 № 03
Открыв дверь, Ганин остолбенел: Снежана лежала на полу без движения, а девушка на портрете торжествующе улыбалась, и кольцо на ее безымянном пальце горело особенно ярко. Ганин подбежал к Снежане и облегченно вздохнул — она была жива! Она дышала, и на теле ее не было никаких смертельно опасных ран. Правда, зияло несколько глубоких царапин на шее и руке, и кровавые пятна на одежде, но не ножевые же ранения, в конце концов! Да и вообще, Снежана была не похожа на подвергшуюся побоям или насилию девушку. «Спящая красавица, да и только!» — невольно подумал он, забыв на минуту о своем горе под впечатлением удивительно прекрасного зрелища, представшего перед его взором: лицо ее было совершенно спокойным, губы чуть приоткрыты, как лепестки только что распустившейся розы, волосы золотистым дождем рассыпались по плечам… Ганин, не глядя на злосчастный портрет, украдкой, но крепко поцеловал Снежану, а потом взял ее на руки и вынес из комнаты. Внизу, на первом этаже, он тут же вызвал «скорую», а узнав из мобильника Снежи номер ее мамы, сообщил обо всем и ей. Всю дорогу на пути в больницу он сжимал в своих потных и дрожащих руках бледную, но теплую и нежную ладонь любимой Снежи и все время шептал, как заклинание, одни и те же слова: «Только не умирай, только не умирай…»
Врач — полноватый и самодовольный, как сытый кот, молодой человек, с щеголеватой редкой бородкой и большими очками на носу — сказал, что беспокоиться не о чем. Угрожающих жизни ран на теле не обнаружено, царапины пустяковые, а на вопрос «так что же с больной?» невозмутимо ответил, что ее состояние похоже на глубокий обморок, вероятно, вследствие какого-то сильного душевного потрясения, но по его бегающим глазкам Ганин понял, что ни черта он не знает…
И вот, уже почти сутки, он сидит у постели своей возлюбленной, не ест, только держит руку Снежаны в своих ладонях и твердит: «Только не умирай! Только не умирай!» Тимофеев перевел на банковскую карту деньги, и с их помощью удалось снять в больнице специальную палату «люкс» с особым обслуживанием и особым режимом посещения. В воспаленном мозгу Ганина засела мысль, что если он скажет эту фразу много раз, то со Снежаной будет все в полном порядке.
За все эти сутки Ганина потревожили лишь дважды.
Первый раз, когда в палату вошла мама Снежаны. Она плакала, причитала… Впрочем, Ганин даже не помнил, что конкретно она говорила. Потом мама спрашивала что-то у него, дергала его за руку, Ганин не слышал, о чем она спрашивала, но догадался, что, наверное, ей хочется знать причины. Он ответил, глядя полубезумными, почти не моргающими глазами, что «спящая красавица заколдована злой ведьмой», а потом опять принялся повторять: «Только не умирай, только не умирай, только не умирай…» — и больше ничто вокруг его не интересовало.
Еще приходил какой-то жирный тип. Тоже что-то говорил, совал Ганину деньги, спрашивал о каких-то снимках. Ганин пожал плечами и сказал ему то же самое, что говорил матери Снежаны. Жирный тип побледнел, отвратительно задрожал своими висячими, как у бульдога, щеками и ушел.
Время от времени в палату заходили медсестры, что-то кололи, записывали показания приборов, несколько раз заходил и врач, но для Ганина они словно не существовали. Ему молча поставили раскладушку прямо в палате, но он на нее даже не посмотрел и всю ночь так и просидел, скрючившись, над лицом ненаглядной Снежаны.
Когда солнце поднялось достаточно высоко и осветило палату, Ганину полегчало. Все это время на его сердце лежало словно какое-то темное покрывало, от которого чувства его погасли, сознание помутилось; теперь же, когда солнечные лучи упали на лицо Снежи и бледные щеки ее, казалось, порозовели, что-то тяжелое отступило от его сердца и ум прояснился. Он услышал, как в больничной роще запели свои вечные гимны природе, рассвету и жизни первые пташки, и что-то воздушное и легкое вспорхнуло в палату. Ганин огляделся и увидел маленького воробья, который несколько раз весело чирикнул, деловито усевшись на гардину, показал свой маленький розовый язычок, игриво сверкнул глазками-бусинками — и снова улетел. «Наверное, он меня обнадежил, чтоб я не отчаивался», — подумалось Ганину, и его бледное лицо с синими мешками под глазами озарила робкая улыбка. Но не успел он прошептать «только не умирай…», как дверь в палату тихонько открылась, и в нее вошел какой-то человек. Ганин даже не повернулся в его сторону.
— Раба Божья Фотиния здесь обретается? — раздался мелодично-напевный и в то же время сильный мужской голос.
— Нет тут никакой «Фотинии», тут Снежана лежит! — ответил Ганин, по-прежнему не оборачиваясь на источник звука.
— Ну-у, «Снежана» — имя хорошее, славянское, но в месяцеслове оно не значится, а девица крещена под именем «Фотиния», — мягко, но упорно настоял на своем голос. — Значит, я все-таки попал туда, куда надо…
Ганина просто возмутила такая навязчивость незнакомца. Он резко повернулся и хотел было сказать ему пару ласковых, но рот так и остался приоткрытым: перед ним стоял небольшого роста человек, широколицый, румяный, в черной рясе и с такого же цвета кожаным чемоданчиком в руках. У него была белая, коротко стриженная борода, курчавые седые волосы, большие, добрые, но в то же время цепкие и необыкновенно глубокие темно-карие глаза, тонкий аккуратный нос и губы. От него струился такой заряд радости, бодрости, добра и надежды, что Ганин, казалось, просто физически не смог, даже если бы и пожелал этого, сказать ему ничего дурного, хотя служителей культа он, вобщем-то, недолюбливал.
А между тем священник достал из своего чемоданчика сложенную в несколько раз золотистую епитрахиль, надел ее и подсел к изголовью Снежаны.
— Да-а уж, горемычница ты моя… Крепко одолел тебя супостат, кре-е-епко! — покачал он головой, и его светлое лицо на миг омрачилось. — Ну, ничего-ничего… Господь все управит…
— А вы, молодой человек, жених ее? — неожиданно повернулся к Ганину священник и как-то хитро на него посмотрел.
Ганин смутился и покраснел.
— Жених-жених, вижу… — А потом, вдруг резко понизив голос, взял ладонь Ганина в свои теплые и мягкие руки и, доверительно взглянув ему в глаза, быстро прошептал: — Молись-молись, милок, Господь и четверодневного Лазаря с того света воззвал, а тут девица просто очарована… Понимаешь?
— «Очарована»? — недоуменно поднял брови Ганин. — Откуда вы знаете?
— Да вижу я, не раз сталкивался… — И священник, как бы невзначай подмигнув Ганину, перешел на обычный тон: — Ну а теперь, мил-человек, давай-ка вставай, помощь твоя нужна. Причастить надо больную, плат подержишь…
Священник вручил Ганину тонкий красный платок и велел держать его у шеи и у рта Снежаны, а сам, достав из своего чемоданчика маленькую серебристую чашечку, аккуратно отвинтил от нее крышечку, вооружился такой же маленькой ложечкой и зачерпнул ею из чашечки. В ложечке оказалось немного красной жидкости с какой-то частичкой.
