Джон Карр - Паника в ложе "В"
Казалось, лейтенант Спинелли собирается швырнуть арбалет в стену. Но вместо этого он аккуратно положил его рядом с золотым ожерельем и бриллиантовым браслетом.
— Мне нужно успокоиться, — заявил он. — Я чувствую, что мой мозг растворяется, как аспирин в воде. Надо взять себя в руки, прежде чем окружной прокурор сочтет меня еще большим психом, чем считает Фло. Поэтому на время оставим догадки насчет различных трюков и зададим простой вопрос: кто мог это сделать?
— И кто же?
— Ну-у! — Спинелли извлек записную книжку. — Согласно имеющимся сведениям, большинство людей в зрительном зале, на сцене и за кулисами как будто вне подозрений. Но я рассчитываю на вашу помощь, маэстро. Это самая запутанная головоломка, с которой я когда-либо сталкивался, — достаточно безумная, чтобы удовлетворить даже вас.
— Старая песенка, — не без грусти заметил доктор Фелл. — Впрочем, полиция не раз была готова вызвать меня на помощь даже из сумасшедшего дома. — Он немного подумал. Потом складки его жилета дрогнули от громкой усмешки, и доктор Фелл бросил кости. — Пять и три! — воскликнул он с детской радостью и указал на воображаемые деньги на столе: — Десять долларов! Как бы вы, мой дорогой Нокс, изложили по-латыни следующие фразы: «У меня выпала восьмерка, Эйда из Дикейтера![92] Выкладывай десять баксов!»
Нокс задумался.
— Пожалуй, доктор Джонсон[93] справился бы с этим без труда. Босуэлл[94] — согласно его дневникам, страстный игрок в карты, — несомненно, играл бы и в крап, если бы эта игра уже существовала в то время. «Выпала восьмерка»… Пожалуй, «numerus octopus est». А вот как благородный римлянин потребовал бы выложить десять баксов, придумать посложнее. К тому же какой падеж нужно использовать в словах «из Дикейтера» — родительный или творительный?
— Ради бога! — Лейтенант Спинелли сердито уставился на Нокса. — Я знаю, что маэстро охоч до подобных рассуждений, но вы хоть не принимайте в них участия! Давайте забудем о том, что Джонсон говорил Босуэллу за игрой в крап, и сосредоточимся на деле. Вы ведь, маэстро, отнюдь не спали и не изучали принципы игры, когда я допрашивал свидетелей, а сами задали ряд вопросов.
— Совершенно верно, — согласился доктор Фелл. — Но если вы помните, целью моих вопросов было реконструировать события этого вечера до начала репетиции.
— А это важно?
— Думаю, да. Я, так сказать, вживался в общую картину.
— Ну, тогда эту картину будет нелегко вставить в раму, — усмехнулся Спинелли. — Повторяю: большинство тех, кого мы могли бы включить в число подозреваемых, отпадают, так как у них есть алиби. А к алиби я отношусь с уважением, если они только не ловко состряпаны профессиональным преступником. Даже ваша жена, мистер Нокс, как будто вне подозрений.
— «Даже»! — с горечью промолвил Нокс. — Утешили, нечего сказать!
— Ну, вы ведь слышали, что говорили мистер и миссис Лафарж. Перед тем как леди Северн произнесла речь, у нее была ссора с миссис Нокс. Вернее, она набросилась на миссис Нокс, а ваша жена ей не ответила. Я намерен узнать, в чем там было дело. Конечно, я не думаю, что ваша жена стреляла из арбалета, — держу пари, женщине это не по зубам.
— Согласен без всякого пари, — проворчал доктор Фелл.
— Но моя обязанность — найти решение этой проблемы, и я сделаю это, даже если мне придется вести себя не по-джентльменски.
— Теперь я задам вам вопрос, который пытаюсь задать уже некоторое время, — произнес Нокс. — Если вы хотите только разгадать тайну убийства и считаете, что Джуди так же вне подозрений, как и ваша Фло, почему вы продолжаете цепляться к ней во втором часу ночи?
— Разве я к ней цепляюсь?
— Я имею в виду не вас лично, а…
Лейтенант Спинелли сунул в карман записную книжку.
— Слушайте! — сердито проворчал он. — Вы были здесь и видели, что произошло. Я снимал показания у свидетелей. Окружной прокурор Гулик все время торчал рядом, а под конец стал меня пилить за то, что я не предотвратил преступление. Возможно, я в самом деле что-то прошляпил, но не уверен, что он смог бы его предотвратить.
Как бы то ни было, прокурор заявил, что сам хочет допросить миссис Нокс. Он отвел ее в помещение, которое мистер Лафарж именует своим офисом. Это было менее получаса назад. Многие другие свидетели до сих пор ждут своей очереди и не скулят.
Но так как вы хороший парень, я хочу вам помочь. Мы пойдем туда и взглянем, что там происходит. Маэстро будет доктором Джонсоном, вы — Босуэллом, а я — магистратом с Боу-стрит,[95] выслушивающим советы вас обоих. Но я не должен забывать о политической стороне дела. Херман Гулик — прокурор и важная шишка в округе. Тем не менее он будет делать свою работу, а я — свою. Пошли, маэстро?
Лейтенант не притронулся к арбалету. Положив браслет и ожерелье в боковой карман пиджака, а газетную вырезку — в жилетный карман, он вышел из комнаты. Нокс и доктор последовали за ним.
Они пересекли призрачно освещенную сцену, двинулись по коридору мимо дверей уборных, откуда доносились голоса, спустились к железной двери и прошли через зал. Пока они пересекали фойе и поднимались по правой лестнице в бельэтаж, лейтенант Спинелли продолжал говорить:
— Бесполезно гадать, кто стащил арбалет из-под картины. Это мог сделать любой.
— Любой? — переспросил доктор Фелл, тяжело опираясь на палку.
— Да, любой из зрителей или пришедших из-за кулис. В фойе имеется еще одна дверь, которая видна только при полном освещении. Она выходит в переулок с западной стороны театра, где расположен и служебный вход.
— Ну?
— Привратник, дежуривший весь вечер у служебного входа, утверждает, что некто, по его словам, «в костюме» выскользнул оттуда и вернулся через пару минут. Он не знает, кто это был, и…
— Повод мог быть абсолютно невинным.
— Как знать. Арбалет не сунешь в карман и не спрячешь под пиджаком, но если затолкать его сзади под брюки… Мы можем быть уверены только в одном.
Они подошли к темной полированной двери возле бельэтажа, по обеим сторонам которой стояли полисмены в форме.
— Мы можем быть уверены только в одном, — повторил Спинелли. — Согласно показаниям привратника и Нэнси Тримбл — девушки в кассе — ни один посторонний не входил в театр за весь вечер. Значит, убийца все еще… — Он оборвал фразу и открыл дверь. — Извините, сэр, могу я войти?
За дверью находился просторный кабинет с двумя занавешенными окнами, письменным столом, стальным шкафом с картотекой и несколькими стульями. За столом, спиной к пришедшим, сидел коренастый мистер Херман Гулик — человек с косматой шевелюрой и напыщенными манерами. Перед ним сидела Джуди, которая, судя по лицу, была близка к обмороку. Неподалеку находилась Элизабет Харкнесс, выглядевшая немногим лучше. В углу восседал судья Грейем Каннингем.
