Александр Дюма - Записки полицейского (сборник)
– Не жалейте ни о чем, господин Гейтс, поверьте мне.
– Я очень хорошо вижу насмешку, или, лучше сказать, едкую иронию в ваших словах, любезный господин Уотерс, но, если правду сказать, знайте, что я все так же хорошо обстряпываю свои дела, как во времена членства в коллегии. Ныне я занимаюсь делами господина Престона, вы меня поняли, я надеюсь?
– Как нельзя лучше, и теперь я припоминаю, где вас видел. Однако скажите, пожалуйста, что же произошло, раз вы стали таким денди?
– О, вы заметили, что я одет по последней моде, не правда ли, любезнейший? Да, это облачение обошлось мне в кругленькую сумму. Вся одежда и аксессуары, которые вы на мне видите, получены с Бонд-стрит и Риджент-стрит. Это результат одного успешно завершенного славного дельца, которым я занимался недели две. Благодаря ему у меня появилась возможность оставить на целую неделю удушливую атмосферу многолюдного города. Я приехал сюда подышать свежим чистым воздухом ла-маншских островов.
– Какое чудное время вы выбрали для своих идиллических наслаждений, любезный господин Гейтс! Но позволите ли вы сказать вам…
– Скажите.
– Я не верю ни одному из произнесенных вами слов.
– Как это?!
– Послушайте, сознайтесь лучше, что вы приехали сюда, чтобы видеться, или, лучше сказать, чтобы сблизиться с предметом ваших мечтаний. Надеюсь, скоро она станет более расположена к встречам с вами.
– Может быть, вы и правы, любезнейший, но в настоящую минуту речь идет не об этом. Кстати, вот и трактир, не хотите ли выпить чего нибудь?
– Выпью, отчего же нет.
Мы вошли. Гейтс потребовал вина. Всякий поймет, что я имел веские причины усесться за стол с таким человеком. Когда несколько стаканов вина подействовали на него и он достаточно разгорячился, я с улыбкой проговорил:
– Перестаньте скрытничать и скажите мне имя вашей прекрасной дамы.
Гейтс сделал выразительный жест, свидетельствовавший о его сердечной страсти, но ничего не ответил.
– Ваша прелестница небогата, как мне кажется? – спросил я.
– Беднее нищенки, любезнейший, – сказал он, пожав плечами.
– Вероятно, она необдуманно вступила в брак.
– Ищите, предполагайте, угадывайте, и я уверен, что все ваши предположения окажутся совершенно противоположными истине, что ваши умозаключения будут нелепы и, наконец, что вы ровным счетом ничего не угадаете. Но поскольку дама очаровательна, то это извиняет вашу любознательность; сделаем вид, что вы никакого вопроса мне не задавали. Что вы думаете, господин Уотерс, о новом учрежденном министерстве ее королевского величества?
Я понял, что от этого пронырливого плута ответа будет невозможно добиться. Поэтому, завершив разговор и пожелав ему доброго утра, я отправился домой. Но эти обстоятельства, вместо того чтобы унять мое любопытство, еще более его распалили – до того казалась мне невозможной всякая связь, какого бы рода она ни была, между благородной вдовой и этим гнусным Гейтсом.
На другой день погода позволила нам отправиться в Уэймут, и вскоре на пароходе я заметил госпожу Грей и ее сына. Я прочел имя этой дамы на ее скромных пожитках. За госпожой Грей показалась, наконец, и пренеприятная физиономия господина Гейтса.
Путь оказался длинным и утомительным, и я тогда только снова увидел моих попутчиков, когда пакетбот пристал к уэймутской набережной. Тут, перед вечной, может быть, разлукой с молоденькой и хорошенькой вдовушкой, я, полный сожаления, послал ей прощальный привет и отправился в город. Но на другой день, к своему величайшему удовольствию, я увидел у почтовой кареты, отправлявшейся из Уэймута через Саутгемптон в Лондон, госпожу Грей и ее сына.
В то время как я приблизился к почтовому дилижансу, мать и ее дитя взбирались на империал[7] почтовой кареты, а спустя несколько минут после того, как уселись прочие пассажиры, явился, наконец, Гейтс и занял место внутри тяжелого экипажа.
Было очень холодно, и мне удалось, заручившись поддержкой кучера, уговорить молодую женщину закутаться в несколько пледов, чтобы защититься от непогоды, продолжавшейся уже несколько часов подряд. С наступлением ночи я надеялся уговорить ее ради сына устроиться внутри кареты.
Настала ночь, немалого труда мне стоило сманить госпожу Грей с империала кареты. Было очевидно, что причиной ее упорного сопротивления являлся именно Гейтс, но наконец она, кажется, поняла, что мое присутствие защитит ее от посягательств этого негодяя.
Выходя из кареты на Риджент-стрит, я рассчитывал найти в толпе, собравшейся у конторы и дожидавшейся прибытия почтового экипажа, хоть одного человека, который пришел бы встречать вдову, но бедная женщина была совершенно одинока и никого не надеялась увидеть. Глаза ее, грустные и рассеянные, смотрели будто в пустоту, не замечая ничего, что происходило вокруг. В то время как с кареты снимали поклажу, Гейтс, которого я ненадолго потерял из виду, приблизился к нам с очевидным намерением заговорить с молодой вдовой.
Я опередил его, подошел со шляпой на голове к госпоже Грей и с почтительнейшей вежливостью обратился к ней:
– Сударыня, если вы иностранка, если вы в первый раз оказались в Лондоне и не надеетесь найти приют у родственников или друзей, то позвольте указать вам, хотя бы на первое время, вполне пристойную гостиницу, где ничто не нарушит вашего уединения. Вот адрес, сошлитесь на меня содержателю этого отеля. Мое имя господин Уотерс: я полицейский агент и всецело к вашим услугам, если вдруг у вас появится необходимость в моей помощи.
Вдова поблагодарила меня с очаровательной улыбкой.
Прошло шесть недель со дня моей встречи с благородной дамой; признаюсь, воспоминание о ней совсем было изгладилось из моей памяти, как вдруг мистер Робертс, содержатель гостиницы, куда я адресовал ее, своим приходом напомнил мне о ней.
Старый приятель прежде всего сообщил мне, что госпожа Грей – женщина бедная, но это не было для меня новостью. К тому же он прибавил, что она со дня своего приезда в Лондон закладывала или продавала все свои драгоценности и даже одежду. Закончил свой рассказ мистер Робертс тем, что молодая женщина уже второй месяц не платит за квартиру и положение ее день ото дня становится все хуже, она оказалась на грани полной нищеты.
– Я почти уверен, – прибавил он, завершая свой рассказ, – что мать и ребенок буквально умирают от голода.
– Они жалуются? – спросил я.
– Нет, – покачал головой мистер Робертс, – мать так же холодна, так же спокойна, так же скрытна, как и в первые дни после своего появления у меня, но она бледнеет, худеет и слабеет и уже в таком состоянии, что едва держится на ногах.
