Гастон Леру - Дама в черном
Кожа его была даже слишком прозрачна и свежа, как у женщин или чахоточных больных. Таково было мое впечатление, но я внутренне был слишком предубежден против князя Галича, чтобы придать этому какое‑нибудь значение. Я нашел его чересчур юным, без сомнения потому, что сам уже был не молод.
Я не знал, что сказать этому князю, распевавшему экзотические песни; миссис Эдит улыбнулась моему замешательству, взяла меня под руку, — что доставило мне большое удовольствие, — и повела нас через передний двор в ожидании второго звонка к завтраку, который должны были подать под навесом из пальмовых листьев на площадке башни Карла Смелого.
Завтрак. Нами овладевает панический страхВ двенадцать часов мы сели за стол на террасе Карла Смелого, с которой открывался роскошный вид на окрестности. Листва пальм давала скудную тень; мы бы не вынесли блеска раскаленного светила, если бы предусмотрительно не вооружились темными очками, о которых я уже упомянул в начале этой главы.
На завтраке присутствовали: профессор Станжерсон, Матильда, старый Боб, Дарзак, Артур Ранс, Эдит, Рультабий, князь Галич и я. Рультабий сидел спиной к морю, почти не интересуясь сидевшими за столом, и мог наблюдать за всем, что происходит на территории замка. Слуги находились на своих местах: папаша Жак у входной решетки, Маттони у ворот башни Садовника и Бернье в Квадратной башне, перед дверью в комнаты Дарзаков.
Сначала все молчали. Со стороны мы, наверно, производили жуткое впечатление, безмолвно сидя вокруг стола в своих темных очках, за которыми невозможно было разглядеть наших глаз так же, как и угадать мысли.
Князь Галич заговорил первый. Он был очень любезен с Рультабием и даже пробовал сделать ему комплимент, намекая на известность репортера, на что последний ответил довольно грубо. Князь, по‑видимому, нисколько не обиделся и объяснил, что интересуется моим другом с тех пор, как узнал, что Рультабий должен вскоре выехать в Россию. На это репортер возразил, что ничего еще не решено и что он ждет приказаний редакции; князь очень удивился и вытащил из кармана газету. Это была статья на русском. Он перевел нам несколько строк, говоривших о скором приезде Рультабия в Петербург. По словам князя, там, в высших правительственных кругах, разыгрывались события столь невероятные, что по совету парижского начальника охраны русская полиция решилась просить редакцию газеты «Эпок» отпустить своего молодого репортера. Князь Галич представил дело в таком виде, что Рультабий покраснел до самых ушей и сухо заявил, что никогда в своей еще короткой жизни не выполнял полицейских обязанностей и что парижский начальник охраны и глава русской полиции — два идиота. Князь расхохотался, показывая свои красивые зубы, и я заметил, что улыбка его вовсе не приятна, а, наоборот, жестока и глупа, как улыбка ребенка на устах взрослого человека. Он вполне разделял мнение Рультабия и сказал:
– В самом деле, отрадно вас слушать, потому что в наше время от журналиста начинают требовать исполнения обязанностей, не имеющих ничего общего с занятием литературой.
Рультабий промолчал, и разговор оборвался. Эдит вновь оживила его, с восхищением заметив, как роскошна природа этих мест. Но, по ее мнению, на всем берегу не было ничего великолепнее вавилонских садов, о чем она и заявила, не без коварства прибавив:
– Они кажутся нам тем прекраснее, что на них можно смотреть лишь издали.
Удар был направлен очень метко, и я был уверен, что князь ответит на него приглашением. Но он не сделал ничего подобного. Эдит поджала губы и вдруг объявила:
– Не хочу больше вас обманывать, князь: я уже видела ваши сады.
– Каким образом? — осведомился тот с непонятным хладнокровием.
– Да, я была там…
Тут она рассказала, как ей удалось познакомиться с вавилонскими садами; князь слушал ее с ледяным выражением лица. Оказывается, она проникла туда с задней стороны, через калитку, непосредственно соединяющую сад с лесом на горе. Чем дальше Эдит углублялась в аллеи прекрасного парка, тем больше росло ее восхищение, несмотря на то что она была готова к чудесам вавилонских садов, тайну которых так смело нарушила. Незаметно для себя она подошла к небольшому черному, как уголь, пруду, на берегу которого увидела маленькую сморщенную старушку с подбородком, похожим на галошу. В руке у нее была большая калла. Заметив незваную гостью, маленькая старушка пустилась в бегство: она была так легка, что опиралась на каллу, как на палку. Все это было столь комично, что Эдит не могла удержаться от смеха. Она позвала старушку, но та еще больше напугалась и скрылась со своим цветком за стволом фигового дерева.
Эдит продолжала путь, но уже не так уверенно. Вдруг она услышала шелест листвы и тот особый шум, который производят дикие птицы, когда, вспугнутые охотником, вырываются из зеленой чащи. Это оказалась вторая старушка, такая же маленькая и еще более сморщенная, чем первая, но опиравшаяся уже на настоящую палку. Эдит потеряла ее из виду на повороте тропинки. И тут третья старушка, с двумя палками, отделилась от ствола гигантского эвкалипта и быстро скрылась, ловко управляясь со своими четырьмя ногами. Эдит пробиралась все дальше. Так она добралась до мраморной лестницы виллы, обрамленной розами, но три старушки выстроились на верхней ступени, как сороки на ветке, и угрожающе закаркали. Пришла очередь Эдит спасаться бегством.
Она рассказала о своем приключении с такой очаровательной непосредственностью и поэтичностью, что я был совершенно очарован и понял, насколько некоторые женщины, в которых нет ничего естественного, могут сильнее действовать на сердце мужчины в сравнении с теми, за которыми нет ничего, кроме природы.
Князь, по‑видимому, нисколько не смутился и серьезно сказал:
– Это мои феи. Они не оставляли меня со дня моего рождения в Галицкой земле. Я не могу ни работать, ни жить без них. Я выхожу из дома только с их разрешения, и они приглядывают за мной с ревнивым постоянством.
Князь не успел окончить своего фантастического объяснения присутствия трех старух в вавилонских садах, как вошел Уолтер, лакей старого Боба. Он принес телеграмму Рультабию. Последний попросил разрешения вскрыть ее и прочел вслух:
«Приезжайте как можно скорее, ждем вас с нетерпением. Предстоит великолепный репортаж в Петербурге».
Телеграмма была подписана редактором «Эпок».
– Что вы теперь скажете, господин Рультабий? — спросил князь. — Не находите ли вы, что я прекрасно осведомлен?
Дама в черном не смогла сдержать вздоха.
– Я не поеду в Петербург, — объявил Рультабий.
