Агата Кристи - Место назначения неизвестно
– Во время войны люди бежали и из худших мест, – настаивала Хилари. Она не собиралась впадать в отчаяние. – Рыли туннели или придумывали что-нибудь еще.
– Как вы сможете прорыть туннель в скале? И куда? Кругом пустыня.
– Значит, это будет «что-нибудь еще».
Беттертон посмотрел на нее. Хилари улыбалась с напускной уверенностью.
– Вы необыкновенная девушка! Похоже, вы уверены в себе.
– Всегда существует выход. Конечно, понадобится время и тщательное планирование.
– Время! – Беттертон снова помрачнел. – Именно этого я не могу себе позволить.
– Почему?
– Не знаю, сможете ли вы понять… Дело в том, что я не в состоянии выполнять здесь свою работу.
Хилари нахмурилась:
– О чем вы?
– Не знаю, как вам объяснить… Я не могу работать. Не могу думать. Для моей деятельности необходима высочайшая степень сосредоточенности, ведь она в значительной мере… ну, творческая. А прибыв сюда, я утратил стимулы. Все, что я в состоянии делать, – это рутинная работа, которую может выполнять любой начинающий ученый с грошовым жалованьем. А ведь меня привезли сюда не для этого. Им нужно что-то новое, а я на это не способен. И чем больше я нервничаю, тем меньше я годен для чего-нибудь стоящего. Это сводит меня с ума, понимаете?
Хилари понимала. Она припомнила замечание доктора Рюбека о примадоннах и ученых.
– Если я непродуктивен, то какой толк от меня подобной организации? Они меня попросту ликвидируют.
– Не может быть!
– Еще как может. Эти люди не сентиментальны. До сих пор меня выручала пластическая хирургия. Они делают это постепенно. Естественно, человек, постоянно подвергающийся небольшим операциям, не может как следует сосредоточиться. Но теперь с этим покончено.
– А зачем вам вообще делали эти операции?
– Ради безопасности – моей безопасности. Их делают людям, которые находятся в розыске.
– Значит, вы тоже в розыске?
– А вы не знали? Полагаю, об этом не сообщалось в газетах. Возможно, этого не знала даже Олив. Но я в розыске – можете не сомневаться.
– За государственную измену? Вы хотите сказать, что продали им атомные секреты?
Беттертон отвел взгляд:
– Я ничего не продавал. Я просто сообщил им все, что знаю, – по своей воле. Ведь одно из условий организации – раскрытие всех научных тайн. Неужели вы не можете понять?
Хилари могла. Она могла понять, почему это делает Энди Питерс, почему Эрикссон с его глазами фанатичного мечтателя предает свою родину с охотой и энтузиазмом.
Но ей трудно было представить в этой роли Тома Беттертона. Хилари сознавала, что это свидетельствует об огромной разнице между Беттертоном, прибывшим сюда несколько месяцев назад полным энтузиазма, и теперешним Беттертоном – нервным, опустошенным и смертельно испуганным человеком.
Словно подтверждая ее выводы, Беттертон с тревогой огляделся и сказал:
– Все уже спустились. Нам лучше…
Хилари поднялась:
– Хорошо. Но вам незачем беспокоиться. Они сочтут это вполне естественным – при сложившихся обстоятельствах.
– Нам придется продолжать все это, – смущенно вымолвил Беттертон. – Я имею в виду… изображать мужа и жену.
– Разумеется.
– Мы должны делить одну спальню и тому подобное. Но все будет в порядке. Я имею в виду, вам незачем волноваться… – Он умолк, смутившись окончательно.
«Как он красив, – думала Хилари, глядя на его профиль, – и как мало это меня трогает».
– Едва ли нам следует беспокоиться по этому поводу, – весело сказала она. – Главное – выбраться отсюда живыми.
Глава 14
В номере отеля «Мамуния» в Марракеше Джессоп разговаривал с мисс Хезерингтон. Эта мисс Хезерингтон совсем не походила на ту женщину, с которой Хилари встречалась в Касабланке и Фесе. Внешность, костюм и ужасная прическа оставались теми же, но поведение резко изменилось. Теперь это была толковая и деловитая женщина, выглядевшая моложе своих лет.
Третьим в комнате был коренастый темноволосый мужчина со смышлеными глазами. Он негромко барабанил по столу пальцами и напевал себе под нос французскую песенку.
– Насколько вам известно, – осведомился Джессоп, – это единственные люди, с которыми она говорила в Фесе?
Дженет Хезерингтон кивнула:
– Там была эта женщина, Келвин Бейкер, с которой мы уже встречались в Касабланке. Откровенно говоря, я все еще не составила о ней определенного мнения. Она лезла из кожи вон, чтобы подружиться с Олив Беттертон, да и со мной тоже. Но американцы всегда дружелюбны – они тут же заговаривают с людьми в отелях и любят ездить с ними на экскурсии.
– Да, – промолвил Джессоп, – это чересчур очевидно для того, что мы ищем.
– Кроме того, – продолжала Дженет Хезерингтон, – она тоже была в том самолете.
– Не исключено, что катастрофа была запланирована заранее, – сказал Джессоп. Он посмотрел на коренастого брюнета: – Как вы считаете, Леблан?
Француз перестал напевать и барабанить по столу.
– Cа se peut[23], – отозвался он. – Возможно, имела место диверсия, вызвавшая катастрофу. Но этого мы никогда не узнаем. Самолет разбился и сгорел, а пассажиры и экипаж погибли.
– Что вам известно о пилоте?
– Алькади? Молодой, достаточно опытный. – Помолчав, он добавил: – Платили ему маловато.
– Следовательно, – осведомился Джессоп, – он мог переметнуться к другим нанимателям, но никак не походил на кандидата в самоубийцы?
– На месте катастрофы найдено семь трупов, – напомнил Леблан. – Обгорелых, неузнаваемых, но именно семь – с этим ничего не поделаешь.
Джессоп обернулся к Дженет Хезерингтон:
– На чем мы остановились?
– В Фесе были французская семья, с которой миссис Беттертон перекинулась несколькими словами, богатый шведский бизнесмен с красивой девушкой и престарелый греческий магнат, мистер Аристидис.
– Знаменитая личность, – заметил Леблан. – Я часто задавал себе вопрос: как чувствует себя человек, имеющий все деньги, какие только существуют в мире? Лично я, – откровенно добавил он, – все тратил бы на женщин, лошадей и прочие развлечения. А вот старый Аристидис замуровал себя в своем замке в Испании и, как говорят, коллекционирует китайскую керамику эпохи Сун[24]. Правда, ему по меньшей мере семьдесят. Очевидно, в этом возрасте интересуешься только китайской керамикой.
– Согласно самим китайцам, – усмехнулся Джессоп, – самый насыщенный период человеческой жизни как раз между шестьюдесятью и семьюдесятью годами – именно тогда постигаешь всю красоту и радость существования.
– Pas moi![25] – воскликнул Леблан.
– В Фесе было несколько немцев, – продолжала Дженет Хезерингтон, – но, насколько я знаю, они не разговаривали с Олив Беттертон.
