Ночь Бармаглота (ЛП) - Браун Фредерик

— Сукин сын. Майлз был хорошим парнем.

— Хорошим. Я не убивал его.

Я подумал, жаль, что Майлз не позволил мне в тот вечер угостить его. Если бы я только знал, то настоял бы, уговорил бы его. Но это, конечно, было глупо; нельзя знать вещи заранее. Иначе их можно было бы предотвратить. Не считая, конечно, Зазеркалья, где люди порой живут задом наперёд, где Белая Королева сперва закричала, а уже потом вонзила в палец иголку [21]. Но даже в этом случае, — если не учитывать, конечно, того факта, что книги об Алисе всего лишь восхитительная чепуха, — зачем ей было брать иглу, если она знала, что уколется ей?

Но восхитительной чепухой всё это было до сегодняшнего вечера. Сегодня кто-то обращал самые забавные эпизоды Льюиса Кэрролла в невразумительный ужас. «Выпей меня!» — и умри внезапно и жутко. Тот ключ — ключ должен был открыть дверцу дюймов пятнадцати вышиной в сад удивительной красоты. Но он открывал дверь в… Ну, туда я даже не хотел заглядывать.

Я вздохнул и подумал, что с этим теперь, чёрт побери, покончено. Меня арестуют, а Кейтс думает, что я убил Майлза и Бонни, и я не могу винить его за это. Нужно ждать, пока Карл меня не вытащит.

— Встаньте, Стэгер, — произнёс Кейтс.

Я этого не сделал. Зачем? Я только подумал, ведь Майлз или Ральф не будут возражать, если я отхлебну немного из бутылки?

Я стал откручивать крышку.

— Встаньте, Стэгер. Или я пристрелю вас прямо здесь. — Он подразумевал именно это. Я встал. Его лицо было в тени, так он стоял, но я помнил тот злобный взгляд, которым он одарил меня в своём кабинете, взгляд, говоривший: «Хотел бы я убить тебя».

Он собирался меня застрелить. Здесь и сейчас.

И был бы в полной безопасности. Он мог бы заявить — если я повернусь и побегу, а он застрелит меня в спину, — что стрелял, потому что я пытался сбежать. А если стрелять спереди, то я — маньяк, уже убивший Майлза и Бонни — приближался к нему, чтобы напасть.

Вот почему он отослал Хэнка и велел ему сделать два звонка — чтобы тот не вернулся ещё долго.

— Кейтс, вы же не всерьёз, — сказал я. — Вы не можете хладнокровно застрелить человека.

— Да, человека, убившего моего помощника. Если я этого не сделаю, Стэгер, вы опять вывернетесь. Добьётесь признания психом и останетесь безнаказанным. Я хочу быть уверен.

Конечно, это было далеко не всё, но это давало ему оправдание перед собственной совестью. Он думал, что я убил его помощника. Но он так меня ненавидел, что хотел убить ещё до того. Ненависть и садизм — вот идеальное оправдание.

Что я мог сделать? Закричать? Не поможет. Вероятно, никто из проснувшихся — было уже три с лишним часа ночи — не расслышит меня вовремя, чтобы увидеть случившееся. Хэнк будет звонить из задней комнаты; он не успеет подбежать к окну.

А Кейтс будет утверждать, что я крикнул, прыгая на него; крик просто спровоцировал его на выстрел.

Он подошёл ближе; если он застрелит меня в грудь, там должны появиться следы пороха, указывающие, что он выстрелил, когда я подбирался к нему. Дуло пистолета нацелилось на моей груди, едва ли в футе от неё. Я мог прожить ещё пару секунд, если бы развернулся и побежал; возможно, в этом случае он подождёт, пока я отойду на десяток шагов.

Его лицо оставалось в тени, но я мог различить, как он улыбается. Я не видел ни его глаз, ни остального лица, только эту улыбку. Бестелесную улыбку, как у Чеширского Кота в «Алисе». Но, в отличие от Чеширского Кота, он не собирался исчезать.

А я исчезну. Если не случится чего-то неожиданного. Быть может, появится свидетель, вон там, на тротуаре с той стороны. Он не станет хладнокровно стрелять в меня при свидетеле. При Карле Тренхольме, Эле Грейнджере, ком угодно.

Я заглянул Кейтсу через плечо и крикнул:

— Привет, Эл!

Кейтс повернулся. Ему пришлось; он не мог рисковать, если кто-то действительно приближается.

Он отвернулся просто мельком взглянуть и убедиться.

Я поднял бутылку с виски. Возможно, стоит сказать, что её подняла моя рука; едва ли я вообще помнил, что всё ещё держу её. Бутылка ударила Кейтса по голове, и лишь поля шляпы спасли ему жизнь. Думаю, я замахнулся так сильно, что убил бы его, окажись он с непокрытой головой.

Кейтс и его револьвер, каждый сам по себе, упали на проезжую часть. Бутылка виски выскользнула из моей руки и упала на тротуар; и разбилась. Должно быть, тротуар оказался жёстче головы Кейтса — или же она разбилась бы о голову Кейтса, не будь там полей шляпы.

Я даже не приостановился проверить, не мёртв ли он. Я бросился бежать со всех ног.

Естественно, на своих двоих. Ключ зажигания всё ещё лежал в моём кармане, но уезжать с двумя трупами было едва ли не последним, что я хотел бы сделать

Я пробежал квартал и запыхался, прежде чем осознал, что не имею ни малейшего представления, куда направляюсь. Я сбавил шаг и свернул с Оак-стрит. В первый же переулок. Я налетел на мусорное ведро, а затем сел на него отдышаться и подумать, что делать дальше. Но мне пришлось снова уйти, потому что залаяла собака.

Я оказался позади здания суда.

Конечно, я хотел знать, кто убил Ральфа Бонни и Майлза Харрисона и положил их тела в мою машину, но кое-что представляло интерес ещё более непосредственный; я хотел знать, неужели я убил Рэнса Кейтса или серьёзно его ранил. Будь так, я попал бы в адскую передрягу, ведь — в дополнение ко всему остальному против меня — всего лишь моими словами против его слов будет утверждение, что я сделал это ради самообороны, спасая свою жизнь. Мои слова против его слов — если, конечно, он только ранен. И мои слова сами по себе, если я убил его.

А мои слова не будут ничего значить ни для кого, пока я не смогу объяснить два трупа в своей машине.

Первое же окно оказалось незапертым. Думаю, они не запирают окна в здании суда, потому что там не хранится ничего такого, что мог бы хотеть стянуть любой обычный грабитель, а кроме того, в здании офис шерифа, а там кто-то дежурит всю ночь напролёт.

Я очень медленно поднял окно, и оно не произвело шума, по крайней мере, не настолько, чтобы это услышали в офисе шерифа, который находится на втором этаже почти над парадной дверью. Я снова опустил окно, так же тихо, чтобы оно не было открыто на случай, если меня будут искать в переулке.

Я шарил в темноте, пока не нашёлся стул, и сел собрать ещё оставшиеся у меня мысли и подумать, что делать дальше. В тот момент я был в относительной безопасности. Комната, куда я попал, была одной из маленьких приёмных при зале заседаний; никто не будет меня здесь искать, по крайней мере, пока я сижу тихо.

Конечно, они нашли шерифа, или же шериф очнулся и сам себя нашёл. На парадной лестнице послышались шаги; шаги нескольких людей. Но я был слишком далеко, чтобы слышать, о чём они говорят, если разговор вообще был.

И это могло подождать минуту-другую.

Мне чертовски хотелось выпить; никогда в жизни я не желал этого сильнее. Я обругал себя за то, что уронил и разбил ту бутылку — хотя она спасла мне жизнь. Не окажись её в моей руке, я был бы уже мёртв.

Не знаю, как долго я там сидел, но, должно быть, не больше пары минут, потому что всё ещё часто дышал, когда решил, что лучше двигаться дальше. Думаю, имея в спутниках бутылку, я бы радостно просидел там до утра.

Но мне следовало узнать, что случилось с Кейтсом. Если я убил его — или если его отвезли в больницу, и он вышел из игры, — то мне лучше сдаться и покончить с этим.

Если с ним всё в порядке, и он ещё в деле, то сдаваться было бы глупо. Если он хотел убить меня и до того, как я вырубил его той бутылкой, теперь он захочет этого ещё больше, быть может, даже не удосужившись найти предлог, прямо на глазах Хэнка или других помощников, которых, несомненно, разбудили присоединиться к розыску, на глазах коронера, да и любого другого, кто окажется поблизости.

Я наклонился и разулся, прежде чем идти дальше. Убрав ботинки в карманы пиджака, я на цыпочках двинулся через зал суда к задней лестнице. Я бывал в этом здании столько раз, что знал его помещения не хуже, чем свой собственный дом или редакцию «Гудка», так что ни на что не натыкался и не спотыкался ни обо что.