Жорж Сименон - Танцовщица “Веселой Мельницы”
— Вы признаетесь, Женаро?
— Я буду отвечать только в присутствии своего адвоката.
— Вы также?.. Как Виктор?..
Месье Дельфос сидел молча, опустив голову и не спуская глаз со своей трости, той трости, которой был Убит Графопулос.
— Мой сын не несет ответственности… — вдруг прошептал он.
— Я знаю!
Дельфос посмотрел на Мегрэ одновременно растерянно и смущенно:
— Кто вам это сказал?
— Посмотрите же в зеркало на себя и на него!
И это было все! Три месяца спустя Мегрэ сидел у себя в Париже, на бульваре Ришар-Ленуар, и разбирал почту, которую только что принесла снизу консьержка.
— Есть интересные письма? — спросила мадам Мегрэ, вытряхивая у окна коврик.
— Открытка от твоей сестры, которая сообщает, что у нее скоро будет ребенок.
— Еще!
— Письмо из Бельгии.
— От кого это?
— Ничего интересного. Мой приятель, комиссар Дельвинь, посылает мне по почте трубку и сообщает о приговорах…
Он вполголоса прочел:
— «Женаро получил пять лет принудительных работ, Виктор три года, а девица Адель, за неимением неопровержимых доказательств, отпущена на свободу…»
— Что это за люди? — спросила мадам Мегрэ, которая хоть и была женой комиссара уголовной полиции, тем не менее сохранила всю чистоту наивной девушки из французской деревни.
— Не интересные! Они держали кабаре в Льеже, кабаре, в котором не было клиентов, но зато активно занимались шпионажем…
— А девица Адель?
— Танцовщица в этом заведении… Как все танцовщицы…
— А ты ее знал?
В голосе мадам Мегрэ внезапно послышалась ревность.
— Я был у нее один раз.
— Смотри у меня!
— Вот теперь ты говоришь совсем как месье Дельвинь! Я был у нее, но меня сопровождали человек шесть.
— Она хорошенькая?
— Недурна! Мальчишки с ума по ней сходили.
— Только мальчишки?..
Мегрэ распечатал другой конверт с бельгийской маркой.
— Вот как раз фотография одного из них, — сказал он.
И протянул ей портрет молодого человека, чьи узкие плечи казались еще уже в военной форме. Он был снят на фоне пароходной трубы.
— «…и я позволю себе послать вам фотографию моего сына, который на этой неделе покинул Анвер на борту „Элизабетвиль“, отправляющегося в Конго. Надеюсь, что суровая жизнь в колониях…»
— А это кто?
— Один из юнцов, влюбленных в Адель!
— Он что-нибудь натворил?
— Он пил портвейн в одном ночном кабачке, куда лучше бы ему никогда и ногой не ступать.
— И он был ее любовником?
— Никогда в жизни! Разве что однажды видел, как она одевается.
Тут мадам Мегрэ сделала заключение:
— Все мужчины одинаковы!
Под кучей писем было еще извещение с черной каймой, которое Мегрэ не показал жене.
«Сегодня в клинике Сент-Розали, в Льеже, скончался семнадцати лет от роду Рене-Жозеф-Артюр Дельфос, сподобившийся святого причастия…»
Клиника Сент-Розали в Льеже предназначена для богатых душевнобольных.
Внизу листка три слова:
«Молитесь за него».
И Мегрэ вспомнил о месье Дельфосе-отце, о его жене, его заводе, его любовницах.
Потом вспомнил о Графопулосе, который захотел поиграть в шпионов, так как ему было скучно и он воображал, что они загадочны и обаятельны — совсем как в романах.
Неделю спустя в кабачке на Монмартре какая-то женщина улыбнулась Мегрэ. Перед ней стояла пустая рюмка, которую владельцы заведения для виду ставили ей на стол.
Это была Адель.
— Клянусь вам, я даже точно не знала, что они там стряпают… Жить-то ведь надо, не так ли?..
И, разумеется, она была готова снова начать что-нибудь «стряпать»!
— Я получила фотографию того мальчика… Знаете…
Он где-то служит…
И из своей обсыпанной пудрой сумки она достала портрет. Такой же, какой получил Мегрэ! Высокий парень, еще не вполне сложившийся, который казался более худым в военной форме и впервые пытался с храбрым видом носить колониальный шлем!
Наверное, третий экземпляр этого фото на улице Луа показывали жильцам, снимавшим комнаты в этом доме, студентке-польке и месье Богдановскому.
— Он уже похож на мужчину, правда?.. Только бы не заболел лихорадкой!..
Мегрэ подумал о других юношах, посещавших «Веселую мельницу», у которой теперь был другой хозяин!
