Жорж Сименон - Дело Сен-Фиакра
Словом, вы понимаете. Да, именно так, из спальни моей матери.
Чуть сбавив тон, граф небрежно бросил:
— Тогда я отказался от своих планов. И вернулся в Мулен.
Жан Метейе выпучил глаза. Адвокат, чтобы как-то справиться с волнением, все потирал подбородок и косил глазом в сторону своего бокала, взять который он теперь не осмеливался.
— Но для доказательства его вины это был довольно слабый аргумент. Ведь в доме их было двое, и Готье вполне мог сказать правду. Как я вам говорил, Готье был первым, кто воспользовался неприкаянностью и смятением старой женщины. Метейе появился уже потом. Но как знать, а вдруг это Метейе решился отомстить, чувствуя, что его положение под угрозой?
Я должен был разобраться. Но и тот, и другой — оба были начеку. И словно бросали мне вызов.
Не так ли, Готье? Я ведь то и дело выдаю необеспеченные чеки, брожу по ночам вокруг замка, так что вряд ли у меня хватит решимости кого-либо обвинять, а то как бы мне самому не загреметь в тюрьму.
Граф размашисто зашагал по комнате, то скрываясь во тьме, то появляясь на освещенном пространстве.
Казалось, он изо всех сил сдерживается, лишь ценой гигантского усилия сохраняя спокойствие. Порой он почти вплотную подходил к Готье.
— Какое искушение — взять револьвер и выстрелить!
К тому же я сам сказал: виновный умрет в полночь. А ты станешь поборником чести де Сен-Фиакров.
На этот раз его кулак с такой силой обрушился на физиономию Эмиля, что у того из носа фонтаном брызнула кровь.
Клерк походил на издыхающее животное.
Получив удар, он зашатался и чуть было не расплакался — от боли, страха и смятения.
Адвокат хотел было вмешаться, но Сен-Фиакр оттолкнул его.
— А уж вас я попрошу не лезть не в свое дело.
И в этом чувствовалась вся разделявшая их пропасть.
Морис де Сен-Фиакр был хозяином положения.
— Извините, господа, мне еще нужно выполнить кое-какие формальности.
Он настежь распахнул дверь и повернулся к Эмилю Готье.
— Иди!
Ноги у парня словно приросли к полу. В коридоре было совсем темно. Он боялся оказаться там наедине со своим мучителем.
Все произошло очень быстро. Сен-Фиакр метнулся к Эмилю; и вновь двинул ему, да так, что тот кубарем вылетел в вестибюль.
— Пошел!
И он указал ему на лестницу, ведущую на второй этаж.
— Комиссар! Предупреждаю вас, я… — лепетал управляющий.
Священник отвернулся. Он страшно мучился, но у него не было сил вмешаться. Все были на пределе, и Метейе не глядя плеснул себе в бокал какого-то вина — у него так пересохло в горле, что было совершенно безразлично, что пить.
— Куда они пошли? — спросил адвокат.
Граф тащил Эмиля к лестнице, и шаги их гулко разносились по выложенному каменными плитками коридору. Слышалось тяжелое, надсадное дыхание Эмиля.
— Вы знали все! — тихо и раздельно сказал Мегрэ управляющему. — Вы сговорились — вы и ваш сын. Вы уже заграбастали и фермы, и заклады. Но Жан Метейе все еще представлял для вас определенную опасность.
Следовало убрать графиню и заодно отделаться от ее молодого любовника, тем более что он первым будет у всех на подозрении.
Из коридора донесся крик боли. Доктор выскочил за дверь посмотреть, что там происходит.
— Ничего страшного, — сообщил он. — Мерзавец не хочет идти, приходится ему помогать.
— Это ужасно! Отвратительно! Это преступление! Что он собирается делать! — вскричал старый Готье, устремляясь вон из комнаты.
Мегрэ и врач последовали за ним. Они подошли к подножию лестницы как раз в ту минуту, когда граф и его пленник добрались до комнаты, где лежала покойная.
И тут раздался голос де Сен-Фиакра:
— Входи!
— Я не могу… Я…
— Входи!
Глухой звук удара.
Папаша Готье несся вверх по лестнице, Мегрэ и Бушардон следовали за ним. Все трое влетели наверх как раз в ту минуту, когда дверь затворилась и все стихло.
Поначалу из-за тяжелой дубовой двери не доносилось ни звука. В коридоре было совсем темно. Управляющий страдальчески прислушивался к каждому шороху.
Из-под двери пробивалась узкая полоска света.
— На колени!
Пауза. Хриплое дыхание.
— Живо! На колени! А теперь проси прощения!
И снова длинная пауза. Потом крик боли. На этот раз убийца получил по лицу не кулаком, а ногой: граф пнул его каблуком.
— Прос… Простите…
— И это все? Все, что ты можешь сказать? Ты забыл, что она платила за твое ученье?
— Простите!
— Ты забыл, что еще три дня назад она была жива?
— Простите!
— Разве ты забыл, мерзавец, как влез к ней в постель?
— Простите! Простите!
— Теперь поднатужься и скажи ей, что ты — мерзкая гнида. Повтори!
— Я…
— На колени, говорю тебе! Тебе что, ковер сюда подать?
— Аи! Я…
— Проси прощения!
Реплики, и без того перемежавшиеся долгими паузами, внезапно оборвались: послышались глухие удары.
Как видно, граф дал волю гневу. Слышно было, как он колотит чем-то об пол.
Мегрэ приоткрыл дверь. Морис де Сен-Фиакр, схватив Готье за горло, бил его головой об пол.
При виде комиссара он выпустил клерка, вытер лоб и выпрямился во весь рост.
— Дело сделано, — проговорил он, едва переводя дух.
Заметив управляющего, граф нахмурился.
— А у тебя не возникло желания попросить прощения?
Старик был так напуган, что тут же бросился на колени.
В слабом дрожащем свете двух свечей покойницы совсем не было видно: над смертным одром торчал лишь нос, казавшийся непомерно большим, да виднелись сложенные на груди руки, из которых свисали четки.
— Убирайся!
Граф вытолкал Эмиля Готье за дверь и запер дверь.
Один за другим мужчины стали спускаться по лестнице.
Эмиль Готье был весь в крови. Он никак не мог отыскать свой носовой платок. Доктор дал ему свой.
Выглядел парень просто ужасно: измученное, перепуганное лицо в пятнах запекшейся крови, нос превратился в бесформенную лепешку, губа порвана.
Но самое омерзительное, самое гнусное — были его бегающие глаза.
Расправив плечи, с высоко поднятой головой Морис Де Сен-Фиакр шагал размашисто и уверенно, как настоящий хозяин дома, который знает, что и когда ему делать. Пройдя по длинному коридору первого этажа, он Распахнул входную дверь. Порыв ледяного ветра ворвался в замок.
— Убирайтесь! — рявкнул он, повернувшись к папаше и сыну.
Но когда Эмиль уже собирался выйти вон, граф инстинктивно ухватил его на ходу.
Мегрэ мог поклясться: из груди графа вырвалось рыдание. Он вновь принялся лупить клерка, восклицая:
— Гаденыш! Гаденыш!
Но едва комиссар тронул его за плечо, как он полностью овладел собой, спустил Эмиля с лестницы и закрыл дверь.
