Артур Дойл - Приключения Шерлока Холмса
Однако Холмс ошибся, потому что в прихожей послышались шаги и кто-то постучал в нашу дверь. Холмс протянул свою длинную руку и повернул лампу от себя так, чтобы свет падал на пустое кресло, предназначенное для посетителя.
– Войдите! – сказал он.
Вошел молодой человек лет двадцати двух, изящно одетый, с некоторой изысканностью в манерах. Зонт, с которого ручьем текла вода, и блестящий от сырости длинный непромокаемый плащ свидетельствовали о непогоде. Вошедший тревожно огляделся, и при свете лампы я увидел, что лицо его бледно, а глаза распухли, как у человека, подавленного тяжким горем.
– Дайте мне ваш плащ и ваш зонт, – сказал Холмс. – Я повешу их здесь, на крючок, и они быстро высохнут. Я вижу, вы приехали с юго-запада.
– Да, из Хоршема.
– Смесь глины и мела на носках ваших ботинок очень характерна для тех мест.
– Я пришел к вам за советом.
– Советовать просто.
– И за помощью.
– А вот это не всегда так просто.
– Я слышал о вас, мистер Холмс. Я слышал от майора Прендергаста, как вы спасли его во время скандала в клубе Тэнкервилл.
– А-а, помню. Его ложно обвинили в шулерстве.
– Он сказал, что вы можете раскрыть любую тайну.
– Ну, он преувеличивает.
– По его словам, вы никогда не знали неудач.
– У меня было четыре неудачи. Три раза меня перехитрили мужчины и один раз женщина.
– Но это ничто по сравнению с числом ваших побед.
– Да, обычно я добивался успеха.
– В таком случае надеюсь, что вы добьетесь успеха и в моем деле.
– Прошу вас придвинуть кресло ближе к камину и рассказать подробности дела.
– Дело это необыкновенное.
– Других у меня и не бывает. Я – последняя инстанция.
– И все же, сэр, я сомневаюсь, чтобы вам когда-либо приходилось слышать о таких непостижимых и таинственных событиях, как те, которые произошли в моей семье.
– Вы меня чрезвычайно заинтересовали, – сказал Холмс. – Пожалуйста, изложите нам по порядку основные факты, а потом я расспрошу вас о тех деталях, которые покажутся мне наиболее важными.
Молодой человек придвинул кресло и протянул мокрые ноги к пылающему камину.
– Меня зовут Джон Опеншо, – сказал он. – Но насколько я понимаю, мои личные дела мало связаны с этими ужасными событиями. Это дело перешло ко мне по наследству, и поэтому, чтобы дать вам представление о нем, я должен вернуться к самому началу всей истории. У моего деда было два сына: мой дядя Элайес и мой отец Джозеф. Мой отец владел небольшой фабрикой в Ковентри, которую он расширил, когда появились велосипеды. У него был патент на нервущиеся шины «Опеншо», и дело шло так успешно, что он смог продать свою фабрику и удалиться на покой вполне обеспеченным человеком.
Мой дядя Элайес в молодые годы эмигрировал в Америку и стал плантатором во Флориде, где, говорят, дела его шли блестяще. Во время войны он сражался в армии Джексона, а затем под командованием Гуда и дослужился до чина полковника. Когда Ли сложил оружие, мой дядя возвратился на свою плантацию, где прожил три или четыре года. В 1869-м или 1870 году он вернулся в Европу и приобрел небольшое поместье в Сассексе, близ Хоршема. В Соединенных Штатах он нажил значительное состояние и покинул Америку, потому что ненавидел негров и был недоволен политикой республиканской партии, предоставившей им избирательное право. Дядя был странный человек: он был жесток, вспыльчив, в гневе изрыгал страшные ругательства и был очень нелюдим. Сомневаюсь, чтобы за все годы, прожитые близ Хоршема, он хоть раз побывал в городе. Дом его стоял в саду, среди лугов, и там он совершал прогулки, хотя часто неделями не выходил из своей комнаты. Он много пил и курил, избегал всякого общества, в том числе даже родного брата. Ко мне он, пожалуй, даже привязался, хотя впервые мы встретились, когда мне было лет двенадцать. Это произошло в 1878 году, через восемь или девять лет после его приезда в Англию. Он упросил моего отца отпустить меня жить к нему и был ко мне по-своему очень добр. Когда он бывал трезв, он любил играть со мной в триктрак и в шашки. Он поручил мне присматривать за прислугой и вести все дела с торговцами, так что в шестнадцать лет я стал полным хозяином в доме. У меня хранились все ключи, и я мог ходить куда угодно и делать все, что мне вздумается, при одном условии: не нарушать уединения дяди. Впрочем, было еще одно странное правило: дядя никому не разрешал заходить в запертый чулан на чердаке. Из мальчишеского любопытства я подглядывал в замочную скважину, но ни разу не увидел ничего, кроме старых сундуков и узлов.
Однажды – это было в марте 1883 года – на столе возле прибора дяди оказалось письмо с иностранной маркой. Дядя почти никогда не получал писем, потому что за покупки он всегда платил наличными, а друзей у него не было.
«Из Индии, – сказал он, взяв письмо. – Почтовый штемпель Пондишери! Что бы это могло быть?»
Дядя поспешно разорвал конверт, и из него высыпались на тарелку пять сухих зернышек апельсина. Я было рассмеялся, но улыбка застыла у меня на губах, когда я взглянул на дядю. Нижняя губа у него отвисла, глаза вылезли из орбит, лицо посерело; он смотрел на конверт, который все еще держал в дрожащей руке.
«Три «К»! – воскликнул он, а затем: – Боже мой, Боже мой! Вот расплата за мои грехи!»
«Что это, дядя?» – спросил я.
«Смерть», – сказал он, встал из-за стола и ушел к себе, оставив меня в недоумении и ужасе.
Я взял конверт и увидел, что на внутренней стороне клапана, возле полосы клея, красными чернилами была три раза написана буква «К». В конверте не было ничего, кроме пяти сухих зернышек апельсина. Почему дядя так испугался?
Я вышел из-за стола и взбежал по лестнице наверх. Навстречу спускался дядя. В одной руке у него был старый, заржавленный ключ, должно быть, от чердака, а в другой – небольшая медная шкатулка.
«Пусть они делают что хотят, я им еще покажу! – проговорил он, сопровождая свои слова проклятием. – Вели Мэри затопить камин в моей комнате и пошли в Хоршем за адвокатом Фордхэмом».
Я выполнил его приказания, и, когда приехал адвокат, меня позвали в комнату дяди. Пламя ярко пылало, а в камине лежала куча черного пушистого пепла, по-видимому, от сожженных бумаг. Рядом с камином стояла открытая пустая шкатулка. Взглянув на нее, я невольно вздрогнул, так как заметил на внутренней стороне крышки три буквы «К» – точно такие же, как на конверте.
«Я хочу, Джон, чтобы ты был свидетелем при составлении завещания, – сказал дядя. – Я оставляю свое поместье моему брату, твоему отцу, от которого оно, несомненно, перейдет к тебе. Если ты сможешь спокойно владеть им, отлично! Если же ты убедишься, что это невозможно, то послушайся моего совета, мой мальчик, и передай поместье своему злейшему врагу. Мне очень жаль, что приходится оставлять тебе такое сомнительное наследство, но я не знаю, какой оборот примут дела. Будь добр, подпиши бумагу там, где тебе укажет мистер Фордхэм».
