Семён Клебанов - Прозрение
В зале рассмеялись, поаплодировали.
— Мне представляется важной для нашего общего дела заповедь: «Не заслони собой другого». Да, да. Авторитет науки нельзя подменять авторитетом того или иного работника.
Закончив беседу, ответив на вопросы, он сказал:
— А теперь я поброжу по городу.
От машины он отказался и двинулся пешком в район тракторного завода.
Все было неузнаваемо. Все было новым и больше относилось к Танкограду, чем к довоенному Челябинску, а тем паче — к старой Челябе с ее мукомольнями и винокурнями.
Только земля под ногами была прежняя, та, что когда-то раскинулась целинными просторами с березовым редколесьем.
Но об этом знает лишь память. Облик той жизни можно еще увидеть на поблекших фотографиях в музеях города и завода.
И все-таки Дмитрию Николаевичу повезло: он нашел несколько домов старого города. На Сибирской улице он узнал кирпичный двухэтажный особняк торговой фирмы братьев Якушевых, где поздней размещалась контора Челябтракторостроя. Он ни разу не был внутри помещения, но вывеску запомнил: на ней красовался богатырский трактор.
Время перекроило город, судьбы людей…
Дмитрий Николаевич мысленно расставлял по прежним местам приземистые бараки, баню, санитарный пункт, столовки и магазин с громким названием: «Универмаг Центрального рабочего кооператива». Это был такой же барачный дом, к которому выстраивались длиннющие очереди и медленно втягивались внутрь, где пустовала половина прилавков.
За магазином пролегала дорога к Шершневским каменным карьерам. По обе стороны тянулись землянки и убогие камышитовые хибары.
Дмитрий Николаевич поймал себя на том, что вспоминает с таким старанием, словно должен рассказать кому-то обо всем подробно и не имеет права ошибиться.
«А где же была комендантская?» — спросил он себя и не мог ответить.
Комендантская… Комендантская… С нее все начиналось.
Сюда сводились дороги и тропки тогдашних смоленских и тамбовских, рязанских и пензенских крестьян. Шагали в одиночку и артелями. Шли землекопы и плотники, лесопильщики и коновозчики — грабари. Шли сотнями, тысячами, в лаптях и зипунах.
Только за один тысяча девятьсот тридцатый год на Челябтракторострой прибыло сорок три тысячи человек.
Запиши кто-нибудь тогда рассказы пришедших, какая бы осталась потомкам любопытная и поучительная книга, где судьбы людские открылись бы через надежды и отчаяние, тяготы и веру в завтрашний день.
Комендантская… Комендантская…
Многие приходили сюда с пилами, топорами, лопатами; здесь особо ценились те, у кого был собственный инструмент.
Громыхали чайники пришельцев, привязанные к сундучкам и старым заплатанным сидорам.
Комендант бросал торопливый взгляд на прибывших. Ему казалось, что у всех одинаковые лица, бородатые, заросшие. И все ждут одного: хорошего заработка.
Он привычно записывал в толстую амбарную книгу фамилию, имя и отчество, давал квиток в баню и на медицинский осмотр.
Когда новичок возвращался со штампиком на квитке, этот листок становился его удостоверением.
Возле комендантского столика до самого потолка высилась груда полосатых матрацев, набитых ватой и опилками.
— Выбирай, какой по душе, — зычно говорил комендант, — и валяй в барак. У тебя — девятый. Занимай койку. Понял? Ты теперь рабочий класс. Следующий!
Дмитрий Николаевич хорошо запомнил сутулого небритого коменданта, потому что долго смотрел на него, ожидая своей участи. А когда приблизился к столику, то сразу услышал:
— Молодо-зелено… В землекопы пойдешь.
— Ясно, — ответил он и, получив квиток, заторопился в баню. Покуда не смылил весь кусочек мыльца, положенного ему, шайку не отдавал.
Он попал в артель тамбовского мужика с жидкой бороденкой, которую тот расчесывал осколком женского гребешка. У мужика были юркие глаза, будто хотевшие видеть все сразу, и говорил он быстро, без пауз.
Оглядев парня с головы до ног, артельщик предупредил:
— Завод казенный, но артель — моя. Так что не советую отбиваться от порядков. Коль работать, так лопату поглубже врезывай, а ежели в чем недовольство будет, не забывай: ты человек артельный…
Вся артель — семнадцать человек — жила вместе. В левом крыле барака было их общежитие — с дощатыми нарами, отдельным длинным дощатым столом, где они чаевничали, с железной печуркой, у которой сушили портянки. И без того тяжелый дух становился невыносимым, но открывать дверь, выстуживать барак артельщик не разрешал.
Он часто получал письма из деревни и, прочитав, всегда скучнел, валился на койку, загадочно произносил:
— Ну и дела… Ну и дела…
Однажды пояснил:
— Спрашивает Евдокия: как быть, вступать в колхоз или дожидаться лучших дней. А кто знает? Может, ни к чему нам это, ежели у меня артель… Как полагаешь?
— Не торопись, — советовал Гаврилыч, рыжеватый рассудительный мужик, носивший старые калоши вместо лаптей. — Обмозгуй.
— Отвечать надобно, — вздыхал тамбовский артельщик и, расчесавшись, свирепо дул в сколок гребня. — Ну и дела…
— Завтра отпишешь, — гнул свое Гаврилыч. — Утро вечера мудренее.
Но завтра отписать не удалось.
Дмитрий Николаевич вспомнил: в ту ночь сосед по койке надрывно кашлял и стонал от высокого жара.
Пришел доктор со слезящимися от сильного ветра глазами, послушал больного, прописал микстуру и круговые банки. Обещал прислать медсестру. Уходя из барака, попросил Ярцева: «Ты, парень, рядом, последи, чтобы хоть поблизости не курили, больному и без того дышать тяжело».
Койка Ярцева была крайней в левом ряду, справа располагалась артель коновозчиков-грабарей. В их землячестве всегда было шумно, каждый вел себя вольготно, и никак артельщик не мог навести порядка. А нынче они опять не поладили меж собой. Белобрысый верзила по прозвищу Каланча, под сильным хмельком, цеплялся ко всем. Никто не мог его утихомирить. Он шастал меж коек, гнусаво распевал похабные частушки, вызывая ухмылки у мужиков.
В это время пришла ставить банки медсестра.
Она скинула телогрейку, размотала платок и, надев халат, раскрыла на табуретке чемоданчик. Затем вынула банки, флакон спирта, факелок и спички.
Ловко все получалось у нее. Синим пламенем вспыхнул спирт. Она подносили факелок к горлу банки и тут же прикладывала ее к костлявой спине больного. Чмок — и банка прилипала, втягивая бледную кожу.
Когда медсестра отвернулась, Каланча схватил флакон со спиртом.
— Что вы делаете? Поставьте на место! — крикнула она. — Это для больных.
Каланча повел осоловелыми глазами, промычал:
