Артур Дойл - Жилица под вуалью
— Какая же трещина, Холмс?
— Как могло животное оказаться на свободе, если они оба находились в десяти ярдах от клетки?
— Возможно, что это какой-нибудь их враг освободил льва!
— А почему же лев так свирепо атаковал их, если он привык играть с ними всевозможные трюки внутри клетки?
— Возможно, что тот же враг сделал что-нибудь, чтобы взбесить его.
Холмс задумался и несколько моментов оставался в молчании.
— За вашу теорию, Ватсон, говорит следующее: Рондер был человеком, имевшим много врагов. По словам Эдмундса, он был ужасен в пьяном виде. Страшный буян, он осыпал всех ругательствами и наносил побои каждому, кто попадался на его пути. Я предполагаю, что эти крики о чудовище, о которых рассказывала наша посетительница, были ночными воспоминаниями о дорогом усопшем. Как бы там ни было, наши умозаключения ничтожны, пока в нашем распоряжении не будет всех фактов. В буфете есть холодная куропатка и бутылка Монтраше. Давайте-ка, подкрепим наши силы, прежде чем мы призовем их себе на помощь.
Когда наш возница высадил нас перед домом м-сс Мэррилоу, мы застали эту толстую особу загораживающей во всю ширь отпертую дверь своего скромного и уединенного жилища. Ясно было, что больше всего она заботилась о том, чтобы не потерять своей ценной жилицы. Прежде чем провести нас наверх, она умоляла нас не говорить и не предпринимать ничего, что могло бы привести к столь нежелательному для нее концу. Успокоив ее, мы последовали за ней по крутой, застланной жалким ковром лестнице, и вошли в комнату таинственной жилицы.
Это было узкое и, как следовало ожидать, заплесневелое, плохо проветриваемое помещение, так как его обитательница редко покидала его.
Эта женщина содержала в неволе зверей, и вот, по-какому-то странному возмездию судьбы, оказалась сама запертым в клетку зверем. Она сидела теперь в сломанном кресле в темном углу комнаты. Долгие годы бездействия огрубили линии ее фигуры, которая когда-то, очевидно, была прекрасной. Густая темная вуаль покрывала ее лицо, но она была срезана по линии верхней губы и оставляла открытым превосходной формы рот и изящно округленный подбородок. Я легко мог себе представить, что она действительно была когда-то очень красивой женщиной. Ее голос также был гармоничен и приятен.
— Мое имя не чуждо вам, м-р Холмс, — сказала она. — Я решила, что оно приведет вас сюда.
— Да, это так, сударыня, хотя я и не знаю, каким образом вы осведомлены о том, что я был заинтересован в вашем деле.
— Я узнала это, когда после моего выздоровления меня допрашивал агент сыскной полиции графства, м-р Эдмундс. Боюсь, что я солгала ему. Может быть, было бы благоразумнее, если бы я сказала ему всю правду.
— Всегда благоразумнее говорить правду. Но почему вы ему солгали?
— Потому что от этого зависела судьба еще одного человека. Я знаю, что он был очень недостойной личностью, но все же мне не хотелось бы, чтобы его гибель лежала на моей совести. Мы были так близки, так близки!
— Но разве это препятствие устранено?
— Да, сэр. Лицо, которое я имею в виду, теперь умерло.
— Почему же, в таком случае, вы не расскажете полиции все, что вам известно?
— Надо считаться с другим лицом. Это другое лицо — я сама. Я не могла бы вынести скандала и огласки, связанной с расследованием полиции. Мне недолго осталось жить, и я хочу умереть непотревоженной. Но все же мне хотелось найти рассудительного и справедливого человека, которому я могла бы рассказать мою ужасную историю, чтобы все было бы понятно после моей смерти.
— Вы мне льстите, сударыня. Но в то же время я являюсь ответственным лицом. Я не обещаю вам, что после вашего рассказа я сам не сочту своим долгом передать это дело в руки полиции.
— Не думаю этого, м-р Холмс. Я слишком хорошо знаю ваш характер и ваши методы работы, потому что следила за вашей деятельностью в течение нескольких лет. Чтение — единственное удовольствие, оставленное мне судьбой, и я не пропускаю почти что ничего из того, что происходит на свете. Но, во всяком случае, я пойду на этот риск, какое бы вы ни сделали употребление из моей трагедии. Рассказ о ней облегчит мою душу.
— Мой друг и я, мы будем рады выслушать его.
Женщина встала и вынула из ящика фотографию какого-то мужчины. Он, несомненно, был профессиональным акробатом, человеком с великолепными физическими данными, и был снят со скрещенными на выпуклой груди мускулистыми руками и пробивающейся из-под густых усов улыбкой, — самодовольной улыбкой мужчины, одержавшего много побед.
— Это Леонардо, — сказала она.
— Силач Леонардо, который давал свидетельские показания?
— Он самый. А это… Это — мой муж.
Это было отвратительное лицо — свинья или, вернее, дикий кабан в образе человека — лицо, ужасающее своей животностью. Можно было живо представить в своем воображении, как этот подлый рот в бешенстве скрежетал и покрывался пеной, как эти маленькие, порочные глаза кололи злобным взглядом все окружающее. Злодей, буян, подлая тварь, — все это было написано на этом приплюснутом лице.
— Эти две фотографии помогут вам понять всю историю. Я была бедной девочкой из цирка, выросшей на опилках арены и прыгавшей в обруч еще до того, как мне исполнилось десять лет. Когда я стала женщиной, этот человек полюбил меня, если вожделение вообще можно назвать любовью. Словом, в один несчастный день я стала его женой и с этого момента попала в ад, где он был мучившим меня дьяволом. Не было ни одного человека в нашем цирке, который не знал бы, как он со мной обращался. Он покидал меня ради других женщин. Он принуждал меня к покорности и хлестал меня своим наездничьим кнутом, когда я жаловалась. Они все чувствовали ко мне сострадание и ненавидели мужа, но что они могли поделать? Они все до одного боялись его, ведь он в пьяном виде всегда был ужасен. Он постоянно подвергался взысканиям за буйство и за жестокое обращение с зверями, но у него была уйма денег и штрафы были ему нипочем. Все лучшие работники покинули нас и цирк стал приходить в упадок. Только Леонардо и я поддерживали его вместе с клоуном, маленьким Джимми Григгсом. Бедняга, ему не над чем было особенно потешаться, но он делал все, что мог, чтобы наш цирк окончательно не развалился.
Потом Леонардо стал все больше и больше входить в мою жизнь. Вы видите, каким он был по внешности. Теперь я знаю, какой жалкий дух был заключен в этом прекрасном теле, но тогда, по сравнению с моим мужем, он казался мне похожим на архангела Гавриила. Он жалел меня и помогал мне, пока, наконец, наша дружба не перешла в любовь, глубокую, глубокую, страстную любовь, такую любовь, о которой я прежде мечтала, но какую я никогда не надеялась испытать. Мой муж подозревал нас, но я думаю, что он был настолько же трус, как и буян, а Леонардо был единственным человеком, которого он боялся. Он мстил по-своему — терзая меня больше, чем когда бы то ни было. Однажды ночью мои крики привели Леонардо к двери нашего фургона. В эту ночь мы были близки к трагедии. Мой муж не должен был дольше оставаться в живых. Мы задумали умертвить его.
