Жорж Сименон - Мегрэ сердится
Она тайком удрала из дома в невероятном автомобиле, с парнишкой, который едва умел водить машину. Так она пересекла всю Бос[2], не позавтракав, в самое жаркое время дня. Теперь она нетерпеливо посматривала на часы, которые по-старомодному носила на цепочке, как медальон.
— Если у вас есть ко мне какие-нибудь вопросы, задавайте побыстрее, — заявила она, уже готовая подняться.
— Как я понял, вы не любите своего зятя?
— Ненавижу.
— Ваша дочь тоже его ненавидит? Она несчастлива в браке?
— Этого я не знаю и знать не хочу!
— Вы не ладите с дочерью?
— Предпочитаю не обращать на нее внимания. Она такая бесхарактерная, такая безвольная…
— Вы сказали, что неделю назад, то есть в прошлый вторник, ваша внучка утонула в Сене.
— Ничего подобного я не говорила. Нужно повнимательней слушать… Мониту нашли мертвой в Сене, у нижнего шлюза.
— Однако никаких телесных повреждений обнаружено не было, и врач выдал разрешение на предание земле.
Она лишь окинула его высокомерно-презрительным взглядом, в котором промелькнула тень жалости.
— Как я понимаю, только вы одна подозреваете, что смерть девушки могла быть насильственной? На этот раз она не выдержала:
— Послушайте, комиссар! У вас репутация самого умного полицейского во Франции. По крайней мере самого удачливого. Одевайтесь! Сложите вещи в чемодан! Через полчаса я высажу вас на вокзале в Обрэ. В семь часов вечера вы будете уже в гостинице «Ангел». Нам лучше сделать вид, что мы незнакомы. Каждый день, в полдень, Франсуа будет заходить в «Ангел», чтобы выпить там аперитив. Вообще-то он не пьет, но я ему прикажу. Таким образом мы сможем общаться, так что им и в голову ничего не придет.
Она направилась в сад, несмотря на жару, видимо решив прогуляться в ожидании Мегрэ.
— Поторапливайтесь! — бросила она комиссару. Затем, повернувшись к нему, добавила:
— Будьте любезны, дайте чего-нибудь попить Франсуа. Он, наверное, сидит в машине. Можно вина, разбавленного водой. Только не давайте чистого. Ведь ему еще нужно отвезти меня домой, а он не привык к вину.
Г-жа Мегрэ, которая, должно быть, все слышала, ждала мужа у двери в переднюю.
— Что ты собираешься делать, Мегрэ? — спросила она, когда ее муж направился к лестнице, перила которой были украшены медными шариками.
В доме было прохладно, приятно пахло мастикой, свежим сеном, дозревающими фруктами и вкусным домашним обедом. Мегрэ снова, спустя пятьдесят лет, вдыхал запахи, так напоминавшие ему раннее детство, дом родителей.
— Надеюсь, ты не поедешь с этой выжившей из ума старухой?
Мегрэ оставил сабо на пороге. Он шел босиком сначала по холодным плиткам, потом по натертым мастикой дубовым ступенькам лестницы.
— Дай шоферу чего-нибудь попить и поднимись наверх, помоги мне уложить чемодан, — сказал он.
Глаза у него заблестели. Он сам заметил этот блеск, когда взглянул на себя в зеркало, подойдя к умывальнику, чтобы освежить лицо холодной водой.
— Я тебя не понимаю! — вздохнула его жена. — Ведь для тебя только что главной заботой были колорадские жуки.
В поезде было жарко. Устроившись в уголке, Мегрэ курил трубку. В окнах мелькали откосы с пожелтевшей травой, утопающие в цветах вокзалы, промелькнул и какой-то человек, стоявший на солнцепеке, забавно помахивая красным флажком и дуя в свой свисток, как мальчишка.
Виски у Мегрэ поседели. Он стал немного спокойнее, немного тяжеловеснее, чем прежде, но самому ему казалось, что он не постарел с тех пор, как оставил службу в уголовной полиции.
За это время страховые компании, банки и ювелиры не раз предлагали ему заняться сложными расследованиями, но он то ли из гордости, то ли из скромности всякий раз отказывался.
На набережной Орфевр могли бы сказать:
«Бедный Мегрэ клюнул на приманку. Видно, ему уже надоело возиться в саду и удить рыбу…» В самом деле, до чего же легко он дал себя уговорить этой старой даме, неожиданно появившейся у них в саду.
Он вновь представил ее себе, чопорную и важную, в допотопном лимузине, управляемом с опасной смелостью каким-то Франсуа, одетым как садовник и не успевшим сменить сабо на ботинки.
После того как г-жа Мегрэ помахала им с порога рукой и машина отъехала от дома, он услышал от гостьи:
— Значит, это ваша жена? Наверное, я обидела ее, приняв за служанку. Я и вас сначала приняла за садовника…
И, высадив его у вокзала в Обрэ, где Франсуа, перепутав скорости и внезапно дав задний ход, чуть было не врезался в стайку велосипедистов, снова отправилась в свое более чем рискованное путешествие.
Было время отпусков. Все парижане устремились за город; по дорогам мчались автомобили, по речкам скользили лодки, под каждой ивой сидели рыбаки в соломенных шляпах.
Орсен был полустанком, на котором снисходительно останавливались лишь редкие поезда. Сквозь деревья в парках проглядывали крыши нескольких больших вилл, а за ними — широкая и величественная в этом месте Сена.
Сам Мегрэ затруднился бы ответить, почему он подчинился приказанию Бернадетты Аморель. Может быть, с досады на колорадских жуков?
И вдруг он тоже почувствовал себя в отпуске, как эти люди, с которыми ехал в поезде, которых встречал, спускаясь по крутой тропинке, которых видел повсюду, с тех пор как покинул Мен.
Здесь дышалось намного легче, чем у него в саду, и он бодро шагал по незнакомой местности; спустившись вниз по откосу, вдруг увидел Сену, протекавшую вдоль широкой дороги, по которой мчались машины.
От самого вокзала стали попадаться надписи со стрелками: «Гостиница „Ангел“. Придерживаясь указанного направления, Мегрэ попал в сад с запущенными аллеями и в конце концов толкнул дверь веранды, где было душно от солнца, нагревшего застоявшийся между стеклянными стенками воздух.
— Есть тут кто-нибудь? — спросил он. Никто не откликнулся. На подстилке лежала кошка, в углу стояли удочки.
— Есть тут кто-нибудь?
Он спустился на одну ступеньку и очутился в зале, где лениво раскачивался медный маятник старых часов; каждый раз, как он описывал дугу, раздавался щелчок.
— Ни души в этой лачуге! — проворчал он. И в ту же минуту рядом с ним что-то зашевелилось. Мегрэ вздрогнул и заметил в темноте некое существо, завернутое в одеяло. Это была женщина — конечно, та самая Жанна, о которой говорила ему г-жа Аморель. Черные жирные волосы свисали по обеим сторонам ее лица, на шее белел толстый компресс.
— Закрыто! — хрипло сказала она.
— Знаю, сударыня! Мне говорили, что вы нездоровы…
Ой! Не слишком ли невыразительно это «нездоровы»? Не прозвучало ли оно для нее как оскорбление?
