Мэри Лондон - Преступление по-китайски
Каждый предмет домашней обстановки, каждая статуя и статуэтка, каждая вещь, большая и малая, были подобраны с таким тщанием, что вкупе все это производило впечатление сказочного богатства. Доротея следила, чтобы каждое сокровище, хранившееся в доме, регулярно очищали от пыли и натирали до блеска; ее чрезмерная строгость и придирчивость частенько выводили из себя Боба, отвечавшего за чистоту.
— Дорогая Доротея, и что бы я без вас делал? Наверняка лежал бы уже на кладбище, после бронхопневмонии с двусторонним воспалением уха и какой-нибудь фибринозной ангины.
— Фи… какой? — всплеснула руками сердобольная старушка, никогда не понимавшая шуток хозяина. — Боже мой, сэр Малькольм, да что вы такое говорите!
С этими словами она перекрестилась, потому как была доброй католичкой, — впрочем, скорее из суеверия, нежели по убеждению. И тут же кинулась помогать сэру Малькольму облачаться в халат, который сама же и принесла.
— Я самолично проверяла температуру в оранжерее с орхидеями, — сказала она чуть погодя. — В эдакую стужу…
— Большое спасибо, милая Доротея. Так мне можно сегодня поработать в библиотеке? До сих пор вы меня туда не пускали, припоминаете?..
— Всего-то два дня, сэр Малькольм… Надо же было там пропылесосить, а потом, эти ваши книги… Мало вам тех, что собрал ваш досточтимый отец, так вы еще сами понавезли их отовсюду. И почтальон таскает по одной чуть ли не каждый божий день! Бедняга говорил…
Она уже было пустилась сетовать и причитать, как обычно, но тут ее прервал рокот подъехавшей к дому машины.
— А вот и снегоочиститель каким-то ветром принесло! Только бы дорогу не попортил!
Старая домоправительница поспешила из кабинета с намерением лично проследить, чтобы этот дракон из Апокалипсиса чего не натворил. Сэр Малькольм провожал ее улыбкой, пока не стихло бренчание ключей у нее на поясе. Впрочем, рокотал не снегоочиститель, а полицейский вездеход Х-325, машина, которую в Скотланд-Ярде ласково называли «подружкой». Вот оно что, рассуждал про себя сэр Айвори, ежели эти господа чуть свет уже на ногах, да еще в такой снегопад, и на «подружке», значит, дело и правда дрянь.
Доротея вернулась бегом — настолько быстро, насколько позволяли ее старые ноги.
— Ну прямо танк… Угадайте-ка, кто из него вылез?
— Старший инспектор Дуглас Форбс.
— Он самый! Опять пожаловал! Неужто не может оставить вас в покое? Бог знает в какую историю он вознамерился вас вовлечь на этот раз!
Старушка покинула кабинет с той же поспешностью, с какой и пришла, отправившись открывать дверь незваному гостю.
— Что, инспектор, даже в такой снегопад дома не сидится! Соблаговолите сперва снять обувь: я только что натерла воском паркет.
— А вы как всегда любезны, дорогая Доротея.
— Во-первых, никакая я вам не дорогая — не про вашу честь, так меня называет только сэр Малькольм. Да, и пальто со шляпой не забудьте снять. А то после вас тут будет настоящий потоп.
Дуглас Форбс давно знал, что Доротея Пиквик своенравна, и попросту не обращал внимания на это свойство ее характера. Больше того, он даже относился к ней с некоторым сочувствием. Потому как понимал — после каждого его появления сэр Малькольм непременно куда-нибудь исчезает, и старушка домоправительница за него сильно волнуется. Тем более что его отлучки, понятно, всегда связаны с полицейским дознанием. Дуглас Форбс обращался за помощью к бывшему своему командиру всякий раз, когда дело оказывалось загадочным и требовало особого чутья в расследовании. К тому же сэр Малькольм принадлежал к сливкам общества — перед ним в Скотланд-Ярде были открыты все двери, что позволяло избегать разных административных проволочек и нудных согласований по всяким мелочам в ходе следствия.
Дуглас Форбс был ирландцем по крови. Приземистый, рыжий и краснолицый, он носил бакенбарды, доходившие до уровня верхней губы, а она у него, как и нижняя, была не дура. К сэру Малькольму он питал чувство глубочайшего почтения и восхищения, и причин тому было множество. Во-первых, в юности они оказались в одной военной части В Трансваале, и лейтенант Айвори спас тогда от смерти некоего рядового Форбса, которого вместе с двумя другими солдатами окружили повстанцы из мятежного племени бандала. Тогда же сэр Малькольм самым неожиданным образом раскрыл тайну коварного убийства полковника Глэдстоуна, якобы покончившего с собой. Форбсу до того понравились его методы, что по возвращении в Англию он пошел служить в полицию. А через несколько лет не без участия сэра Малькольма его перевели в элитное подразделение Скотланд-Ярда, и благодаря личному упорству и сметливости он продвигался по служебной лестнице все выше и выше.
Сказать по чести, Форбс робел перед сэром Айвори, отличавшимся непринужденными аристократическими манерами, изысканным вкусом и феноменальной памятью, тем паче что сам Форбс, сын сапожника, так и не научился одеваться со вкусом, да и с памятью у него была беда — приходилось все записывать в блокнот в мягкой обложке, с которым он никогда не расставался. Кроме того — и Форбс не мог с этим не согласиться, — каждый раз, когда он обращался к сэру Малькольму с просьбой распутать какую-нибудь хитроумную головоломку, тот делал это с таким мастерством и тактом, что славу победителя всегда стяжал Форбс. Сэр Айвори на дух не переносил газетчиков и не желал, чтобы его имя как-то связывали с тем или иным дознанием, равно как и с результатами оного. Наконец, старший инспектор в глубине души надеялся, что в один прекрасный день сэр Малькольм не преминет ввести его в свой Клуб графоманов, казавшийся ему самым священным местом на земле, после Букингемского дворца разумеется.
— Дорогой Дуглас, проходите в малую гостиную, прошу. Доротея, а вы приготовьте нашему другу добрый грог и не забудьте угостить им на кухне водителя.
— Сэр Малькольм, извините за очередное беспокойство, тем более в такую ужасную погоду. Но, как говорит госпожа Форбс, моя жена, нужда свой закон пишет.
Каждый раз когда Форбс входил в малую гостиную, он испытывал чувство гордости. Стены комнаты, украшенные гобеленами Уильяма Морриса, придавали ей именно тот благородный вид, какой, по мнению инспектора, и олицетворяет высочайший уровень благосостояния, для него самого, увы, недосягаемый. И тем не менее дружба с сэром Малькольмом позволяла ему вознестись на эдакую высотищу хотя бы на несколько мгновений, чтобы они, эти краткие мгновения, пополнили самые дорогие воспоминания в его жизни.
— Итак, Дуглас, полагаю, вы взяли напрокат «подружку» не только ради того, чтобы полюбоваться, как купающаяся Артемида превращает в оленя несчастного Актеона.
