Агата Кристи - Лощина
После долгой паузы Пуаро задумчиво произнес:
– В ту ночь он пошел ее провожать и вернулся в «Лощину» в три часа утра.
– Как вы узнали?
– У горничной болели зубы.
– В «Лощине» слишком много прислуги, – неожиданно заметила Генриетта.
– Но вы, мадемуазель, сами знали об этом.
– Да.
– Откуда?
После незначительной паузы Генриетта раздумчиво ответила:
– Я смотрела в окно и видела, как он вернулся.
– Зубная боль, мадемуазель?
Она улыбнулась.
– Боль совсем иного рода, мосье Пуаро! – сказала Генриетта и, поднявшись, направилась к двери.
– Я провожу вас, мадемуазель.
Они перешли дорогу и через калитку вошли в каштановую рощу.
– Нам необязательно идти мимо бассейна, – сказала Генриетта. – Мы можем обойти слева по верхней тропинке и выйти к цветочной дорожке.
Тропинка вела круто вверх к лесу. Через некоторое время они вышли на более широкую тропу, ведущую наискосок через холм, высившийся над каштановой рощей, и подошли к скамье. Генриетта села, Пуаро опустился рядом. За спиной у них был лес, под ногами – густая каштановая рощица. Как раз против их скамьи тропинка, извиваясь, вела вниз, где тускло мерцала голубая вода бассейна.
Пуаро молча наблюдал за Генриеттой. Выражение ее лица смягчилось, напряжение исчезло, лицо казалось круглее и моложе. Пуаро представил себе, как она выглядела в юности.
– О чем вы думаете, мадемуазель? – наконец спросил он очень мягко.
– Об Эйнсвике.
– Что такое Эйнсвик?
– Эйнсвик? Это имение. – Генриетта описывала Эйнсвик почти мечтательно: – Изящный белый дом… рядом высокая магнолия, а вокруг поднимающиеся амфитеатром холмы, поросшие лесом.
– Это был ваш дом?
– Не совсем. Я жила в Ирландии. В Эйнсвик все приезжали по праздникам – Эдвард, и Мидж, и я. На самом деле это был дом Люси. Он принадлежал ее отцу, а после его смерти перешел к Эдварду.
– Не к сэру Генри? Титул, однако, у него.
– Кавалер Ордена Бани[58]! – объяснила она. – Генри – всего лишь дальний кузен.
– К кому перейдет Эйнсвик после Эдварда Энкейтлла?
– Как странно! Никогда об этом не думала. Если Эдвард не женится… – Она замолчала, и тень прошла по ее лицу.
Эркюлю Пуаро захотелось узнать, какие мысли роятся у нее в голове.
– Наверное, – медленно проговорила Генриетта, – Эйнсвик перейдет к Дэвиду. Так вот почему!
– Что почему?
– Почему Люси пригласила его. Дэвид и Эйнсвик?.. – Генриетта покачала головой. – Они как-то не подходят друг другу.
Пуаро показал на тропинку перед ними.
– По этой тропинке, мадемуазель, вы пришли вчера к плавательному бассейну?
Она вздрогнула.
– Нет, по той, что ближе к дому. Этой тропинкой пришел Эдвард. – Она внезапно повернулась к Пуаро. – Хватит об этом! Я ненавижу этот бассейн. Я ненавижу даже «Лощину»!
Пуаро тихо продекламировал:
Ненавижу страшную лощину, за темным лесом скрытую вдали,
Красный вереск покрыл уступы; они алы, как губы в крови.
Словно рот кровавый, лощина холодным ужасом дышит,
О чем ни спросишь там эхо – в ответ только «Смерть!» услышишь[59].
Генриетта повернула к нему удивленное лицо.
– Теннисон, – сказал Эркюль Пуаро, с гордостью кивнув головой. – Стихи вашего лорда Теннисона.
– О чем ни спросишь там эхо… – повторила за ним Генриетта, затем произнесла тихо, почти про себя: – Ну конечно… так и есть… Эхо!
– Эхо? Что вы имеете в виду?
– Эта усадьба… Сама «Лощина»! Я почти поняла это раньше… в субботу, когда мы с Эдвардом отправились на прогулку к холмам. «Лощина» – эхо Эйнсвика! И мы все Энкейтллы! Мы не настоящие… не такие живые, каким был Джон! – Она снова повернулась к Пуаро. – Как жаль, что вы не знали его, мосье Пуаро! Мы все – тени по сравнению с Джоном. Джон был по-настоящему живым!
– Я понял это, мадемуазель, когда видел его умирающим.
– Знаю. Это чувствовал каждый. И вот Джон мертв, а мы – эхо! Мы существуем. Это, знаете ли, похоже на скверную шутку.
С лица Генриетты исчезла молодость, губы искривила горечь внезапной боли. Когда Пуаро спросил ее о чем-то, она не сразу поняла, о чем речь.
– Извините. Что вы сказали, мосье Пуаро?
– Я спросил, нравился ли вашей тете, леди Энкейтлл, доктор Кристоу?
– Люси? Между прочим, она мне кузина, а не тетя… Да, он ей очень нравился.
– А ваш… тоже кузен… мистер Эдвард Энкейтлл… ему нравился доктор Кристоу?
– Нет, не очень… но, в общем, он почти не знал его.
«Ее голос, – подумал Пуаро, – звучит несколько натянуто».
– А ваш… еще один кузен? Мистер Дэвид Энкейтлл?
Генриетта улыбнулась:
– Дэвид, я думаю, ненавидит всех нас. Он проводит время, заточившись в библиотеке, читает «Британскую энциклопедию».
– О! Серьезный юноша.
– Мне жаль его. У него тяжелая обстановка дома… Мать – человек неуравновешенный… инвалид. Единственный его способ самозащиты – чувствовать свое превосходство над окружающими. Если это ему удается – все в порядке, но иногда эта защита рушится, и тогда виден истинный Дэвид, легкоранимый и уязвимый.
– Он чувствовал свое превосходство над доктором Кристоу?
– Пытался… но, мне кажется, из этого ничего не получалось. Я подозреваю, что Джон Кристоу был как раз таким человеком, каким хотел бы стать Дэвид… В результате – он питал к Джону отвращение.
Пуаро задумчиво кивнул головой:
– Да… Самонадеянность, уверенность, мужество – черты сугубо мужского характера. Это интересно… очень интересно.
Генриетта ничего не ответила.
Сквозь каштаны, внизу у бассейна, Эркюль Пуаро увидел человека, который, наклонившись, казалось, что-то искал.
– Интересно… – снова тихо повторил Пуаро.
– Что вы сказали?
– Это кто-то из людей инспектора Грэйнджа, – ответил Пуаро. – Он как будто что-то ищет?
– Наверное, улики. А что еще могут искать полицейские? Пепел от сигарет, следы башмаков, обгорелые спички? – В голосе Генриетты была горькая насмешка.
– Да, они ищут все это, – серьезно ответил Пуаро, – иногда находят. Но настоящие улики, мисс Сэвернейк, в деле, подобном этому, обычно нужно искать в личных отношениях людей, связанных с преступлением.
– Я что-то не понимаю вас.
– Важны мелочи! – сказал Пуаро. Он сидел, откинув голову назад, полуприкрыв веками глаза. – Не сигаретный пепел или отпечатки резиновых каблуков, а жест, взгляд, неожиданный поступок…
Генриетта, резко обернувшись, пристально посмотрела на него. Пуаро почувствовал этот взгляд, но не повернул головы.
– Вы имеете в виду… что-нибудь определенное?
– Я думал о том, как вы, шагнув вперед, взяли револьвер из рук миссис Кристоу, а затем уронили его в бассейн.
Он почувствовал, что она слегка вздрогнула, но голос ее остался таким же ровным и спокойным:
– Герда, мосье Пуаро, довольно неуклюжий человек. В состоянии шока она могла бы выстрелить и, если в револьвере была еще пуля… поранить кого-нибудь.
– Однако было очень неуклюже с вашей стороны уронить револьвер в воду, не правда ли?
– Видите ли… У меня тоже был шок… – Генриетта помолчала. – На что вы намекаете, мосье Пуаро?
Пуаро выпрямился, повернулся в ее сторону и заговорил обычным деловым тоном:
– Если были отпечатки пальцев на этом револьвере… Я имею в виду отпечатки, сделанные до того, как миссис Кристоу взяла его в руки, было бы интересно узнать, кому они принадлежали… но этого мы теперь никогда не узнаем.
– Вы хотите сказать, что там были мои отпечатки пальцев, – тихо, но твердо сказала Генриетта. – Вы намекаете, что это я застрелила Джона и оставила револьвер около тела, чтобы Герда могла подойти и взять его… Вы на это намекаете, не так ли? Однако, если я так сделала, согласитесь, у меня хватило бы ума прежде всего стереть свои собственные отпечатки пальцев.
– Вы, мадемуазель, достаточно умны и понимаете, что, сделай вы так и не окажись на револьвере никаких следов, это было бы крайне странным! Потому что все вы накануне стреляли из этого револьвера. Герда Кристоу вряд ли стерла отпечатки пальцев до выстрела… К чему ей это?
– Значит, вы думаете, что я убила Джона? – медленно сказала Генриетта.
– Умирая, доктор Кристоу сказал: «Генриетта!»
– И вы считаете, что это было обвинением? Это не так.
– Что же в таком случае?
Генриетта, вытянув ногу, чертила носком туфли что-то на земле.
– Вы не забыли, – сказала она тихо, – что я говорила вам не так давно? О наших отношениях?
– Ах да! Вы были его возлюбленной… и, умирая, он произносит ваше имя. Очень трогательно!
– Издеваетесь?
– Нет, что вы. Но я не люблю, когда мне лгут, а именно это, я думаю, вы и пытаетесь делать.
– Я же говорила вам, что не очень правдива, – тихо сказала Генриетта, – но когда Джон сказал «Генриетта!», он не обвинял меня в убийстве. Неужели вы не можете понять, что такие люди, как я, не могут лишить кого-либо жизни?! Мы творим, а не уничтожаем. Я не убиваю людей, мосье Пуаро. Я не могла бы убить, это чистая правда. Вы подозреваете меня только потому, что мое имя прошептал умирающий человек, который вряд ли сознавал, что говорит.
