Ксавье Монтепен - Чревовещатель
Затем, ослабев от этого припадка отчаяния, отставной зуав уронил голову на простыню, покрывавшую тело молодой женщины, и разразился рыданиями.
Жобен стоял возле судьи, глаза у него были влажны.
– Господин следственный судья, — сказал он тихим и почтительным голосом, — позвольте спросить, продолжаете ли вы считать этого молодого человека виновным?
– Я не имею основания сомневаться в этом.
– Посмотрите на него!.. Послушайте его!..
– Это великий притворщик.
– Так притворяться невозможно!
– Со временем мы узнаем…
Сыщик не настаивал больше. «К счастью, — подумал он, — Бог справедлив, он не допустит, чтобы непоправимая судебная ошибка сделала мученика из этого невинного». Будто в ответ на эти мысли Жобена, дверь в кладовую отворилась, и на пороге появился унтер-офицер, несколько смутившись при виде чревовещателя на коленях перед телом Мариетты.
Следственный судья подошел к жандарму.
– Вы уже вернулись! Как вы успели так быстро съездить в Сент-Авит?
– Я туда не ездил, господин судья. Я встретил Риделя в двух километрах отсюда. Он как раз направлялся в эти края разузнать насчет преступления, так как, разумеется, оно занимает всех в Сент-Авите, и в трактире спрашивают…
– Вы привезли его с собой?
– Конечно! Он ожидает в передней.
– Знает ли он, в чем дело?
– Может быть, догадывается, но я не говорил ему ничего.
– Это хорошо… Я сейчас его допрошу…
И, оставив обвиняемого под стражей жандармов, судья вышел из кладовой. Жобен последовал за ним как тень.
Внешность дядюшки Риделя говорила в его пользу. Ему было шестьдесят пять лет, он был среднего роста, полный, с широким красным лицом, окаймленным длинными волосами с проседью и рыжими, густыми бакенбардами. Лукавство и добродушие светились в его маленьких глазах. Никто и никогда не видел дядюшку Риделя с непокрытой головой. В трактире он носил пестрый бумажный колпак с кисточкой. Вне трактира на нем всегда была высокая шляпа, которая казалась пришитой к его голове. Однако же он поспешно снял ее перед следственным судьей и принял смиренную и подобострастную позу, какую принимают перед начальством все крестьяне вообще, а нормандские — в особенности. Самый честный поселянин смутно боится закона — без сомнения потому, что он его плохо знает, а в неизвестном всегда кроется нечто страшное.
– Ах, боже мой! Господин судья, — воскликнул он, поклонившись несколько раз, — зачем я вам нужен? Даю вам честное слово, что я ничего не знаю об этом деле…
– Сейчас увидим… Записывайте, — обратился судья к письмоводителю.
Допрос дядюшки Риделя длился недолго. Он касался фактов, уже известных читателю. Достаточно упомянуть, что показание Риделя совпало с рассказом Сиди-Коко. А так как это показание было неоспоримо, то оно ясно доказывало алиби отставного зуава. Несчастный чревовещатель не мог быть ни виновником, ни сообщником преступления, совершенного в Рошвиле в то время, когда он находился в Сент-Авите, а следовательно, в двенадцати километрах от места преступления. Жобен торжествовал, но, по своему обыкновению, молча и скромно. Только одни его глаза выказывали радость. Побежденный очевидностью, судья не упорствовал.
– Вы были правы, Жобен, — сказал он, — и я это признаю! Но согласитесь, что против этого несчастного были страшные улики… Все соединилось против него, все!.. и это почти невероятное обстоятельство — пребывание его в парке замка именно тогда, когда туда приехал Жорж Прадель!.. Совпадение удивительное! Тут ведь мог бы ошибиться самый искусный?
– Конечно! — ответил агент сыскной полиции. — И я также ошибся.
– Правда, вы считали чревовещателя виновным… но недолго. Нескольких минут размышления вам было достаточно для того, чтобы напасть на настоящий след.
– На настоящий след… — повторил Жобен, — да… но, похоже, что это странное дело готовит нам и другие сюрпризы.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, господин следственный судья. Я ищу… пожалуйста, не удивляйтесь… Я ищу постоянно.
– Даже тогда, когда уже нашли?
– Даже тогда, когда я полагаю, что нашел. Нередко искусные рулевые принимали за маяк блуждающие огоньки, которые наводят на подводные камни.
«Он хорошо знает свое дело, однако фразер он отменный!» — подумал судья, а вслух сказал:
– Пойдемте в ту комнату, где лежат покойники. Мне хочется поскорее объявить этому несчастному, что он свободен. Из-за этого обвинения он, вероятно, ужасно страдал.
– Ах, — пробормотал Жобен, — находясь возле трупа любимой женщины, помнил ли он вообще об этом обвинении?
С тех пор как следственный судья и агент сыскной полиции ушли из кладовой, чревовещатель оставался неподвижен. Его голова, как мы сказали, лежала на простыне, служившей покровом Мариетте. Старичок священник, глубоко тронутый, призывал милосердие Божье на этого пораженного горем человека — не разбирая, невинен он или виновен. Судья вошел в сопровождении Жобена.
– Кокле… — сказал он с волнением в голосе, впервые называя арестанта его настоящим именем.
Отставной зуав вздрогнул, поднялся на ноги и медленно повернулся к тому, кто его позвал. Судья в свою очередь вздрогнул — да и было отчего! Чревовещатель был почти неузнаваем. Никогда человеческое лицо не изменялось до такой степени за столь короткое время. В его померкших глазах стояли жгучие слезы, а на лбу пролегли глубокие морщины.
– Кокле, — продолжал судья, — я допросил Риделя, трактирщика… Один только Бог непогрешим! Человеческое правосудие, несмотря на свои усилия, иногда заблуждается… Именно это и случилось сегодня, и я об этом глубоко сожалею. Показание трактирщика Риделя подтверждает ваши слова. Вы непричастны к преступлению, совершенному в этом доме.
– Значит, — спросил Сиди-Коко глухим голосом, — меня больше не обвиняют в убийстве Мариетты и Жака Ландри?
– Вы невиновны.
– И я свободен?
– Свободны…
Померкшие глаза чревовещателя блеснули.
– Благодарю, господин судья, — сказал он, — вы причинили мне немало вреда, но неумышленно, и я вам прощаю. Вы мне возвращаете свободу, — прибавил он, — благодарю вас еще раз, потому что мне есть на что употребить эту свободу!
Он повернулся к телам жертв и, подняв над ними руку жестом, исполненным величия и торжественности, проговорил:
– Мариетта и Жак Ландри, вас подло убили, и ничто не вернет вам жизнь, но по крайней мере можно за вас отомстить, и, если Бог позволит, я приму участие в этом мщении…
Судья прервал его:
– Только судебной власти принадлежит право поражать виновных и мстить за жертвы.
