Хью Пентикост - Снайпер
— Сегодня я совершил ошибку, подарив тебе этого пони, — сказал Старик.
— Но он же мне очень понравился, дедушка! — воскликнул Уолтер. В те годы он еще не заикался.
— Я знаю, — сказал Старик. — Однако я, не подумав, поставил твоего отца в крайне невыгодную ситуацию. — Старик никогда не разговаривал с Уолтером как с ребенком. — Артур никогда не смог бы преподнести тебе аналогичный подарок. Во-первых, как говорится, не по карману, а во-вторых, ему бы показалось унизительным оказаться вторым по части качества преподнесенного тебе подарка.
— Но я не понимаю…
— Именно поэтому я и пригласил тебя сюда. Хотелось бы, чтобы ты увидел и понял. Когда-то, когда меня уже не будет, ты можешь столкнуться с ситуацией, с которой я имею дело в настоящее время. У тебя может появиться дочь. В какой бы ситуации она ни оказалась, ты в любом случае окажешься на ее стороне. Твоя мать конечно же совершила ошибку, выйдя замуж за твоего отца. Однако это не означает, что ты не должен любить его и гордиться им. Мы, Пелхамы, загубили его, сами не желая того. Вместо того чтобы стать союзом, их отношения превратились в войну. И дело здесь не только в твоем отце, и не его вина в том, что он не обладает оружием для ведения такой войны. Просто карты сложились против него. Посмотри на эту историю с пони. Он не мог позволить себе пойти на такие расходы, чтобы купить его тебе. Мне о них раздумывать не приходилось. А надо было бы, потому что если бы я подумал хорошенько, то дал бы ему деньги на этого пони, чтобы именно он подарил его тебе. Это был бы и добрый, и умный поступок. Вместо этого я, как человек, который любит тебя, потому что ты мой внук, решил доставить себе удовольствие и преподнести тебе самый лучший подарок. Вот поэтому сегодня твой отец сидит где-то и разыгрывает свою привычную игру, пытаясь убедить окружающих в том, что он самый очаровательный и великий человек в мире, хотя в глубине души он постоянно испытывает досаду из-за того, что не смог преподнести тебе подарок, сравнимый с моим. Он не привык быть вторым, мальчик, поэтому он тебе вообще ничего не подарил, сделав вид, что вообще забыл о твоем дне рождения. Такой уж он человек, Уолтер, что для него легче представить, что он вообще о тебе забыл, чем знать, что его подарок оказался не самым лучшим.
— Но если бы я знал, что он помнит… — Уолтер едва сдерживал слезы.
— А он помнит, мальчик. Откуда я это знаю? Потому что он осмотрел этого пони по моей просьбе. В конце концов, лучше всего он разбирается именно в лошадях. С моей стороны было вполне естественно обратиться за советом именно к нему, но это же оказался и глупый поступок. Я не оставил ему возможности доставить тебе удовольствие. У твоего отца, мальчик, есть одна большая слабость, но она вполне понятна и простительна. Он должен чувствовать себя лучшим в любом обществе, в любой ситуации. Если этого не происходит, он должен оттуда уйти; любая иная обстановка для него просто непереносима. Он не в состоянии ощущать себя чем-то меньшим, нежели совершенство, и, к сожалению, как и все мы, да поможет ему Бог, он отнюдь не совершенство. Есть одна вещь, которую ты должен знать о нем, мальчик. Он любит тебя. Когда он набросится на тебя сегодня, что, кстати, будет повторяться и впредь, то это было всего лишь из страха показаться менее значительным в твоих глазах. Для него всегда будет проще и безопаснее проявлять полное пренебрежение, чем играть в какой-либо ситуации вторую роль.
Старик мягко улыбнулся, глядя на Уолтера.
— На сегодня у него есть объяснение. Он опоздал на поезд — послал телеграмму, которая так и не была отправлена. Он страдает от жестоких приступов забывчивости. Всю свою жизнь, мальчик, я мечтал о таком дне, когда мы сможем отправить свою повозку к небесам. Твой отец вызвал у меня удивление. Возможно, мы поднимем наши взоры настолько высоко в стремлении достичь недостижимой цели, что вообще лишим себя возможности к действию.
Закончив свой рассказ, Уолтер долго молчал.
— Смеш-шно, — наконец проговорил он, — ч-что человек, о кот-тором отец неизменно отз-зывался с критикой и горечью — я говорю о деде, — был, п-пожалуй, единственным, кто п-полностью понимал его и симпатизировал как н-никто другой.
Джерико посмотрел на угольную зарисовку и поймал себя на мысли, что Старик, возможно, вполне заслуживал этот нимб…
Теплый, ленивый день тянулся к закату, а Джерико ни на шаг не приблизился к разгадке, кто же был этот снайпер. Он собрал массу информации о семье Пелхамов, но она отнюдь не проясняла, куда же следует «прилепить ослиный хвост», как образно выразился Артур. Снайпер был крайне встревожен близостью Джерико к опасной правде.
В тот день вся семья Пелхамов словно испарилась. Луиза оставила записку, в которой сообщала, что совершенно забыла про назначенный визит к парикмахеру. Джорджиана в последний момент решила присоединиться к матери в ее поездке в Литчфилд. Артур занимался своими больными лошадьми на ферме в Блэгдоне. Фред, по словам Артура, не вдаваясь в объяснения, куда-то уехал на своей машине.
Джерико давно уже заметил, что, когда его мыслительный процесс начинает буксовать, самое лучшее — это вернуться к своим картинам, рисункам и заняться работой. Чаще всего бывало так, что где-то в середине работы над очередным полотном в его голове что-то щелкало и затруднительный момент в обдумывании проблемы оказывался преодолен. Это же срабатывало и в противоположном направлении: когда работа над картиной почему-то стопорилась, он отставлял мольберт и переключался на какое-то другое занятие, совершенно не связанное с рисованием. Когда же он позднее возвращался к мольберту, проблема, как правило, оказывалась разрешенной. Его друг-психиатр называл это «работой конструктивного подсознания».
Пообедав с Уолтером холодной говядиной, овощным салатом, сыром и холодным кофе, Джерико собрал свои художественные принадлежности и спустился к эллингу. Уолтер к тому времени уже уплыл на лодке по озеру. Над водой и окружающими холмами зависала голубоватая дымка жары. Да и сами холмы были отчасти скрыты этой пеленой. Панорама была просто прекрасной и не могла не привлечь внимания живописца, однако это оказался один из редких моментов в жизни Джерико, когда он, работая над холстом, занимаясь мольбертом и смешивая краски, не мог найти ничего интригующего в окружавшей его местности. Вместо этого он занялся шутливым копированием Уолтеровых набросков черного Человека-Бога. Он нарисовал его сначала в сплошных синих, потом красных и, наконец, зеленых тонах. У каждой фигуры лица не было, и он вдруг начал закрашивать его белой краской — получалась какая-то знакомая комичная маска, однако приопущенные уголки рта придавали ей некоторые элементы трагедийности.
