Хью Пентикост - Снайпер
У Джерико было только одно возможное объяснение. Некто находился на грани открытия чего-то такого, что имело отношение к убийству. Но кто это был? О чем могла идти речь? И почему этот человек вознамерился говорить именно с Джерико, не имеющим никакого отношения к семье?
Стоя на жаркой главной улице Фэйерчайлда, Джерико снова почувствовал тот предательский холодок, пробежавший по спине, — как той ночью, когда он повернулся и медленно пошел к дому, подставив снайперу затылок. У него было такое ощущение, что за ним наблюдают и что если его разговоры с Бекетом и Уитби также покажутся снайперу опасными, то он вполне может не дойти до того места, где припаркован его красный «мерседес».
Он глубоко вздохнул и внешне беззаботно шагнул через дорогу к своей машине.
Ничего не произошло.
Джерико медленно развернулся и поехал в сторону Пелхам-Холла. Остановив машину у парадного входа «Манса», он заметил молодого Уолтера, сидевшего на верхних ступеньках. Лицо паренька загорелось, когда он увидел, что Джерико направляется к нему.
— А я д-думал, ч-то вы за-б-были при меня, — сказал он.
— Забыл? — Джерико почувствовал, что непросто будет забыть тот почти садистский восторг, с которым мальчишка пытался вонзить занозу во Фреда Пелхама. С этого момента Джерико стал испытывать к нему особую теплоту.
— Вы х-хотели п-показать мне с-свои картины, — сказал Уолтер. — А я, может, покажу что-то из с-своих.
— Ну что ж, годится, — сказал Джерико. — Может, встретимся в игровой комнате? Я перенесу туда свой товар из машины. А ты принесешь свой.
— С-сейчас?
— А почему бы нет?
Джерико вернулся к «мерседесу» и открыл багажник. У него там лежало полдюжины картин в рамках, мольберт и кое-какие принадлежности для рисования. Навьючив на себя весь этот багаж, он спустился в передний холл и прошел в игровую комнату. Уолтер появился минутой позже. У него тоже было примерно столько же картин, которые он положил на бильярд изображением вниз. Джерико расставил свои картины на полу, прислонив их к южной стене комнаты. Все они представляли часть его последней коллекции, написанной в Миссисипи. На одной из картин было изображено страдальческое лицо негра — именно ее Луиза видела в студии на Джефферсон-Мьюз. Были еще горящая церковь; мрачная толпа белых, медленно надвигавшаяся на негра, который, скрючившийся и объятый ужасом, прижался спиной к стене ветхого барака; краснолицый мужчина, который стоял на бочке и со страстной речью обращался к той же толпе; полицейская собака, которая с яростью пыталась вцепиться в горло очумевшей от страха негритянки; полицейский в форме и с цепью в руке, избивающий белого мальчишку, который прятался от него под сломанным щитом, на котором было написано: «Зарегистрируйся и голосуй».
Уолтер рассматривал картины и облизывался.
— В них ведется рассказ о том, что многие не посчитали бы изящным искусством, — сказал Джерико. — Но я бы поспорил с таким утверждением. Здесь есть и композиция, и баланс, и цвет.
— Я ч-читал о т-таких вещах, — сказал Уолтер, — но н-никогда и пред-дставить себе не мог…
— Да, Уолтер, это жестоко. Окружающая нас жизнь вообще жестокая штука. Даже здесь, в Пелхам-Холле. Солнце сияет, трава зеленеет, озеро голубое и прохладное, кругом прекрасные дома, наводящие на мысль о безопасности, но все это лишь сцена для последующего спектакля жестокости и насилия. И сегодня утром тебя поймали на этом, Уолтер. Ты жаждал крови Фреда.
Парень молчал и продолжал рассматривать картины.
— Если они вызывают у тебя ощущение ужаса, который подступает к нам со всех сторон, то они, пожалуй, удались. А давай посмотрим твои.
— Н-н-ет, — резко проговорил Уолтер.
— Да будет тебе. Ведь все же должно иметь свое начало.
— Пос-сле всего этого они — нич-что.
— Они не могут быть ничем, потому что в них выражено что-то такое, что ты чувствуешь или чувствовал, когда работал над ними.
— И вы не б-будете смеяться над ними?
— Ты же прекрасно знаешь, что не буду.
Парень работал акварелью и пастельными карандашами. Рисунки были сжатыми, маленькими, почти гротескными. Фигуры людей и животных, летающих в космосе, поначалу представлялись совершенно бессмысленными. Джерико это показалось грубой имитацией Шагала. Потом же, присмотревшись, он обнаружил, что на каждом рисунке повторялся образ одного и того же человека — одетого в черное и в такой же черной широкополой шляпе, скрывающей его лицо. Своими габаритами эта фигура, как минимум, вдвое превосходила всех остальных персонажей. На каждом рисунке она возвышалась над остальными, словно рассматривая происходящее внизу.
Джерико пальнул вслепую:
— Твой дед?
Парень кивнул, явно обрадованный тем, что его узнали.
Джерико протянул руку к мольберту. Кусочком угля он набросал копию изображенного на рисунках человека, которая заняла целый лист, но на сей раз на нем не было шляпы и вообще отсутствовало лицо. Он протянул уголек Уолтеру.
— Дорисуй его лицо.
— Я не м-могу. — Но затем резко склонился над листом и нарисовал над головой человека маленький кружок.
— Это что, нимб?
Уолтер снова кивнул и улыбнулся.
— Знаешь, Уолтер, ты вполне способен выражать свои мысли, не прибегая к помощи слов. Сейчас я точно знаю, как ты относился к Старику.
— Мне б-было всего восемь лет, к-когда он умер. Т-трудно вспомнить, к-как он выглядел, но с-свои чувства я п-помню. Он был для меня б-богом.
— Любящим богом или пугающим?
— Оч-чень мудрым, — ответил Уолтер. — Нежным и м-мудрым.
— Для восьмилетнего мальчика осознание мудрости — нечастое явление, — заметил Джерико.
— П-пожалуй, это п-последнее, что я зап-помнил о нем. К-каким же мудрым он был. Я никогда н-не умел скакать на л-лошади. Но мне х-хотелось научиться, чтобы д-доставить радость Артуру, м-моему отцу. Тогда я не з-знал, что мне это п-просто не дано. В тот день р-рождения дед под-дарил мне прекрасного уэльс-ского пони. Вр-роде бы я должен был чувствовать себя счастливым, но к-как-то не получалось. Отец на д-дне рождения так и не появ-вился. Никакого подарка. Д-даже открытки не прислал. К-кажется, я показал, к-как глубоко это меня ранило. Тогда д-дед привел меня в эту комнату.
Беседа развивалась медленно, как-то мучительно.
— Я никогда не разговаривал с тобой о твоем отце, во всяком случае не часто, — сказал Старик Уолтеру. Тот почувствовал себя в чертовски неприятном положении. Он любил деда, но понимал, что тот является врагом Артура. И все же он чувствовал, что находится на стороне Артура, даже несмотря на то, что тот проигнорировал его день рождения.
— Сегодня я совершил ошибку, подарив тебе этого пони, — сказал Старик.
