Жорж Сименон - В доме напротив
— Sprechen Sie Deutch? [1] — спросил чиновник, с любопытством взиравший на него.
— Jawohl! [2]
Почему этот человек ни разу не сказал ему, что знает немецкий? В течение всех этих месяцев Соне приходилось переводить слово в слово все их разговоры, а у них, оказывается, нашелся общий язык.
Адиль бей начал объяснять, что секретарша утром не явилась, а ему необходимо ее отыскать и что…
— Так вы уезжаете или нет?
— Уезжаю… То есть…
— Я иначе поставлю вопрос. Вы желаете, чтобы я к завтрашнему утру прислал вам другую секретаршу?
— Мне необходимо узнать, что сталось с моей секретаршей. Я ведь консул. И международные правила…
Продолжать он не решился. Начальник по-прежнему улыбался, но жестом обеих рук выразил полную свою беспомощность.
— Что я могу вам сказать? У вас пропали какие-нибудь документы? У вашей секретарши были основания бросить работу? Я-то ведь занимаюсь только делами иностранцев.
— В таком случае направьте меня к человеку, который может ответить на мои вопросы.
Собеседник встал, вышел и на целых четверть часа исчез. Адиль бей от раздражения грыз ногти и время от времени нащупывал в кармане паспорт.
А что если Соня тем временем вернулась? Может быть, он напрасно завел разговор? Служащая, сидевшая позади него, щелкала на счетах.
Наконец начальник отдела появился с тем же непроницаемым видом.
— Товарищ Рабинович примет вас через несколько минут. А теперь, вы меня извините? — И усевшись за письменный стол, стал разбирать бумаги и подписывать некоторые из них. Ему принесли свежий стакан чая. Он предложил его Адиль бею, тот отказался. Затем начальник встал, выглянул в окно, закурил сигарету.
— Пойдемте?
«Почему именно сейчас? — подумал Адиль бей. — Ведь не раздалось никакого звонка, и на часы он не посмотрел. Но ведь не просто так заставили консула ждать”.
В соседнем кабинете сидел в одиночестве маленький еврей в очках со стальной оправой, с острой бородкой и черными ногтями.
— Вы предпочитаете французский язык? — спросил он. До сих пор Адиль бей оставался в полном убеждении, что в этом городе никто не говорит по-французски! Это был день открытий. Но времени размышлять об этом не было, и он четко произнес:
— Я хочу знать, что с моей секретаршей, которая сегодня утром исчезла.
— А почему вы хотите это знать? Глаза за стеклами очков казались непомерно огромными и пугающе простодушными.
— Потому что.., это моя секретарша.., и…
— Мне сообщили, что вы уезжаете сегодня вечером или завтра.
— Да, я действительно намеревался…
— Так вы не уезжаете?
Адиль бей испугался, а огромные глаза все смотрели на него.
— Конечно же, уезжаю!
— В таком случае вам не нужна секретарша. Если только вы не собирались взять ее с собой, но в таком случае вы должны были нам сообщить об этом.
— Уверяю вас… Не может быть и речи о том, чтобы взять ее с собой.
— Значит, все в порядке, не так ли? Больше я ничем не могу быть вам полезен?
Они все знали, это ясно! Да к тому же начальник Иностранного отдела, стоя в дверях, слушал весь разговор, хотя говорили они по-французски.
— Кстати, каким пароходом вы едете?
— Еще не знаю.
— Надеюсь, мы будем иметь удовольствие снова видеть вас в Батуме.
Невероятная, пугающая наивность взгляда приводила в ужас. В этом было что-то напоминающее взгляд животного.
Обернувшись, Адиль бей увидел, что при их разговоре присутствовало еще третье лицо. На мгновение ему пришла в голову безумная мысль, что он в окружении, что эти трое его не выпустят.
— До свидания, господа.
— Счастливого пути.
Они его пропустили, но не стали провожать. Все трое остались в кабинете и, конечно, будут говорить о нем.
На лестнице Адиль бей растолкал людей, они уступали ему дорогу. На улице он ускорил шаг, но, вернувшись домой, убедился, что Соня не приходила. Окна в доме напротив были закрыты. Он почувствовал смутную боль, какую испытываешь во сне, когда тщетно бежишь за поездом или вниз по лестнице, не касаясь ступенек.
А если Соня придет, успеют ли они все подготовить к отъезду? Теперь просто невозможно остаться в Батуме, в особенности после посещения Рабиновича. Конечно, он ничего такого не сделал, но все-таки ведет себя как виноватый. Надо наконец принять решение. До отъезда еще много времени, нельзя же провести все эти часы в бездействии.
Адиль бей снова вышел на улицу и, шлепая по лужам вдоль набережной, добрался до здания, в котором размещалась газета “Стэндэрт”.
— Мистер Джон у себя?
— Завтракает наверху.
Он никогда не видел столовой Джона и удивился, войдя в хорошо обставленную комнату, где на стол подавал человек в белом пиджаке и крахмальной манишке. Джон сидел в рубашке с закатанными рукавами, он протянул гостю руку и мутными глазами взглянул на него. — Как дела?
— Соня исчезла.
— Еще прибор, — сказал Джон человеку.
— Я не буду есть. Я очень тороплюсь.
— Не важно.
— Мне непременно нужно знать, что с ней случилось. Скажу вам правду. Она провела ночь у меня. Утром, уходя, обещала вернуться к девяти. В отделе меня встретили как-то очень странно, вроде бы с насмешкой и угрозой в одно и то же время.
Он говорил быстро, еле переводя дыхание, Джон продолжал есть, потом встал, с полным ртом, и поманил Адиль бея к окну, откуда видна была стена, увенчанная тремя рядами колючей проволоки. За ней помещался немощеный двор с черной землей.
— Что это такое?
Во дворе, окруженном кирпичными зданиями, никого не было. Адиль бей сначала не понял, а потом внезапно вспомнил проводника через границу.
— Это здесь?
Он был потрясен, но все же не до такой степени, как ожидал. Ведь все хлопоты затеяны ради Сони. Однако сейчас, глядя на этот зловещий двор, он пытался вспомнить ее лицо — и не мог. Черты расплывались, и выражения их уловить было невозможно, как будто эта русская девушка была где-то далеко, очень далеко от него.
— Но не могли же ее расстрелять?
— Я нынче утром не слышал выстрелов. Видите вон то здание, поменьше, на левой стороне двора? Там это и происходит.
В резком дневном свете зрелище напомнило Адиль бею фотографию, которую он сам снял во время войны: рассвет, воронка от снарядов и крупным планом — сапоги мертвеца.
— Что же нам делать?
— Прежде всего поешьте.
Джон взял со стола ломоть холодного мяса и, жуя, направился к телефону. Назвав незнакомый Адиль бею номер, долго беседовал на очень хорошем беглом русском языке. А ведь он никогда не упоминал даже, что говорит по-русски.
Джон рассыпался в любезностях у аппарата, улыбался, по-видимому расспрашивая собеседника о здоровье. Слушая ответ, налил себе виски, мало-помалу лицо его становилось серьезнее, он покачивал головой, приговаривая: “Да… да…” Повесив трубку, осушил бокал с непривычной для него медлительностью.
