Раймонд Чэндлер - Высокое окно
Из-под арки донеслись звуки румбы, она улыбнулась и закивала в такт музыке своей золотой головкой. Ее ждал маленький толстяк с красным лицом, блестящими глазками и перекинутой через руку белой шалью. Вцепился толстыми пальцами в ее обнаженный локоть и похотливо заглянул ей в глаза.
Ко мне подошла молоденькая гардеробщица в розовых шароварах. Взяла мою шляпу и неодобрительно посмотрела на мой костюм. В глазах грех.
По лестнице спускалась разносчица сигарет. В волосах белое перо цапли, одета в чем мать родила, длинные красивые ноги, одна — серебряная, другая — золотая.
На лице брезгливое выражение девицы, знающей себе цену.
Я зашел в бар и опустился на мягкое кожаное сиденье у стойки. Слабо позвякивают бокалы, льется мягкий свет, вкрадчивые голоса шепчут о любви, о десяти процентах, словом, обо всем, что говорится в таких местах.
Высокий, видный мужчина в сером костюме неземного покроя вдруг поднялся из-за столика у стены, подошел к стойке и принялся ругать одного из барменов. Ругал он его долго, громким, хорошо поставленным голосом и такими словами, какие не часто услышишь от высоких, видных мужчин в хорошо сшитых серых костюмах. Все замолчали и с интересом его разглядывали. Громкий голос врезался в приглушенную румбу, словно лопата в снег.
Бармен стоял совершенно неподвижно и глядел на него. У бармена были вьющиеся волосы, гладкая кожа и широко расставленные внимательные глаза. Он не двигался и не говорил ни слова. Высокий мужчина кончил ругаться и твердой походкой вышел из бара. Все, кроме бармена, смотрели ем вслед.
Бармен медленно прошел вдоль стойки к тому месту, где сидел я, и остановился, глядя в сторону. Лицо белое как полотно. Затем повернулся ко мне и спросил:
— Слушаю, сэр.
— Хочу поговорить с человеком по имени Эдди Прю.
— Вот как?
— Он здесь работает.
— И что же он делает? — Голос абсолютно ровный и сухой, как песок.
— Состоит при хозяине, насколько я понимаю.
— Ах, Эдди Прю. — Бармен медленно облизнул губы и стал кругами водить тряпкой по стойке. — Ваше имя?
— Марло.
— Марло. Пока будете ждать, что-нибудь выпьете?
— Сухой мартини.
— Мартини, говорите? Значит, сухой-пресухой?
— Так точно.
— С ложечки будем пить или прикажете подать вилку с ножом?
— Разрежь на кусочки. Я его погрызу.
— По дороге в школу. Оливку в портфель положить?
— Лучше запусти ее мне в лоб. Если руки чешутся.
— Слушаю, сэр. Один сухой мартини.
Он отошел, потом вернулся и, перегнувшись через стойку, сказал:
— Я неправильно смешал коктейль. Клиент указал мне на ошибку.
— Это я заметил.
— Он вел себя как настоящий джентльмен. Как большой начальник, который ставит на место своего подчиненного. Да вы сами слышали.
— Да, — ответил я, думая про себя, сколько еще все что будет продолжаться.
— Он не стеснялся в выражениях, этот джентльмен. А я, можно сказать, оскорбил вас.
— Пустяки.
Он поднял палец и задумчиво посмотрел на него.
— Взял и оскорбил. Совершенно незнакомого человека.
— Все из-за моих больших, карих глаз. У них такой беззащитный взгляд.
— Спасибо, друг, — сказал он и тихо отошел.
Я видел, как он говорит по телефону, стоявшему на другом конце стойки. Потом встряхивает шейкером. Когда бармен вернулся с моим мартини, он окончательно пришел в себя.
18
С бокалом мартини я подошел к маленькому столику у стены, сел и закурил. Прошло пять минут. Я даже не заметил, что теперь из-за узорчатой перегородки доносилась совсем другая музыка. Пела девушка. У нее был сильный, низкий — ниже некуда — очень приятный голос. Она исполняла «Черные глаза», и оркестр у нее за спиной, казалось, засыпает.
Когда она кончила петь, послышались громкие аплодисменты и свист.
Сидевший за соседним столиком мужчина сказал своей даме:
— Линда Конквест опять поет здесь с оркестром. Я слышал, она выла замуж за какого-то богатого парня из Пасадены, но брак расстроился.
— Голос славный, — сказала девушка, — хотя я и не люблю эстрадных певичек.
Я хотел было встать, но в этот момент на мой стол легла тень. У меня за спиной стоял человек.
Человек громадного роста, с неподвижным лицом и запавшим, невидящим, заплывшим кровью правым глазом. Был он так высок, что ему пришлось наклониться, чтобы положить руку на спинку свободного стула напротив. Так он и стоял, внимательно разглядывая меня, а я сидел, высасывая последние капли мартини, и слушал низкий женский голос, исполнявший уже другую песню. Похоже, здешняя публика предпочитала медленную музыку. Спешки, наверно, и на работе хватало.
— Прю — это я, — произнесла тень хриплым шепотом.
— Я так и понял. Вы хотите поговорить со мной, а я — с вами. А еще я хочу поговорить с девушкой, которая только что пела.
— Пойдемте.
В противоположном конце бара была запертая дверь. Прю отпер ее, придержал, и мы, свернув налево и поднявшись по застеленной ковром узкой лестнице, пошли по длинному прямому коридору с несколькими закрытыми дверьми. В конце коридора за сетчатым окном мерцала звезда. Прю постучал в дверь рядом с окном, открыл ее и пропустил меня внутрь.
Кабинет был уютным, хотя и небольшим. В углу, возле балконной двери, находилось обитое материей встроенное сиденье. У балкона, спиной к нам, стоял седой человек в белом смокинге. Обстановка кабинета состояла из большого черного металлического сейфа, шкафов с бумагами, большого глобуса на подставке, маленького встроенного бара и, как водится, массивного, широкого письменного стола, за которым стоял обитый кожей стул с высокой спинкой.
Я окинул глазами стол. Все стандартное и все медное. Медная настольная лампа, медный письменный прибор, пепельница из стекла и меди с медным слоном на ободе, нож для бумаги с медной ручкой, медный термос на медном подносе, медное пресс-папье. В медной вазе букетик душистого горошка — и тот почти что медного цвета. Богатейшие залежи меди.
Человек у окна повернулся, и я увидел, что ему за пятьдесят, что у него густые мягкие пепельно-серые волосы и тяжелое красивое лицо, в котором не было бы ничего примечательного, если бы не затянувшийся шрам на левой щеке, больше похожий на глубокую ямочку. Ямочку я вспомнил. Без нее я бы его не узнал. Вспомнил, что лет десять назад видел его в кино. Про что фильм, как он назывался, кого этот человек играл, я забыл, а вот смуглое тяжелое красивое лицо и затянувшийся шрам запомнил. Волосы у него тогда были темные.
Он подошел к столу, сел, взял нож для бумаг и провел лезвием по основанию большого пальца. Равнодушно глянул на меня и бросил:
