Жорж Сименон - Суд присяжных
Мэтр Бутейль поперхнулся от смущения. Он отлично понял причины этого выпада: два дня назад его подзащитного приговорили к смертной казни.
— Госпожа Патрель, — продолжал невозмутимый голос, — подруга вашей матери…
— Вы что, издеваетесь?!
Старуха Патрель! Самая кляузная баба в Ле-Фарле, которая всю жизнь только тем и занималась, что рассылала анонимные письма.
— Молчать! Госпожа Патрель, повторяю, показывает следующее: «Бедная мадам Берт, у нее и так хватало горя из-за того, что она беженка. Так вот, она часто повторяла мне, как тяжело иметь такого непутевого сына и что она его побаивается. Однажды она даже добавила, что когда-нибудь он еще натворит дел».
Комната, казалось, уже не могла вместить столько людей. Это походило на шутовской спектакль, в котором участвовал весь поселок: старые, молодые и даже один придурковатый парень, с которым Луи, когда им обоим было по семнадцать, ездил в Тулон к девочкам.
— Батистен Ланж свидетельствует: «Луи один согрешил там и вел себя как завсегдатай, всем женщинам говорил „ты“, а они называли его по имени. Пока он был в номере, я дожидался в зале».
Вот как оно оборачивалось. Он жил так же, как и другие, но никогда не думал, что все это снова всплывет.
А теперь его заставляют заново прожить всю жизнь. Но не так, как было в действительности. И все, что он делал в жизни, обсуждали посторонние люди.
Да еще эта несносная формулировка: «По поручению де Моннервиля, кавалера ордена Почетного легиона, судебного следователя при прокуратуре Ниццы, мы, Огюстен Грегуар, комиссар полиции в Авиньоне…»
Похоже, фараоны по предписанию следователя с трудом собирали, где можно, клочки и обрывки его жизни, чтобы включить их в официальные донесения.
Конца подробностям не предвиделось, но чиновник не решался пропустить даже самую малость и читал все подряд, вплоть до того, что подписи дающих показания засвидетельствованы согласно закону.
Подумать только, целый месяц следователь, как муравей, по крохам собирал весь этот урожай, а он, Луи, сидя в тюрьме, об этом даже не догадывался! Он-то думал, что они разыскивают труп Констанс, и больше всего боялся услышать заданный в упор вопрос: «Зачем вы бросили части тела, в воду?»
Малыш Луи был подавлен. В голове пустота. В глотке пересохло.
Но здесь нечего было и надеяться, что ему принесут кружку пива, как на допросе у начальника полиции.
Дождь не прекращался. Из коридора едва доносился приглушенный шум шагов. Должно быть, следователь распорядился не беспокоить его даже по телефону.
— Продолжаю. Установлено, что до двадцати двух лет вы были клиентом дома терпимости. У вас выявлена определенная склонность к подобного рода заведениям, и ваши постоянно менявшиеся хозяева показывают, что вы проводили там все свободное время.
— Подумаешь, я и не такое видел, — пробурчал Луи.
— Что вы сказали?
— Ничего, валяйте дальше.
Следователь, с трудом сдержав раздражение от такой выходки подсудимого, невозмутимо продолжал:
— В двадцать два года вас снова встречают в Авиньоне, и там, в одном заведении, вы знакомитесь с девицей по имени Леа.
Уму непостижимо! Правосудие представлялось теперь Малышу Луи какой-то чудовищной машиной для перемалывания костей. Даже Леа всплыла на поверхность! Леа, с которой он разыгрывал начинающего, робкого сутенера, потому что в ту пору он еще не работал, а Леа давала ему немного денег на карманные расходы за то, что Луи умел забавлять ее. Та самая Леа, добродушная, доверчивая и смешливая девушка, которой он часами рассказывал разные байки. А она была благодарной слушательницей: «Расскажи еще раз про Мариюса, который…»
— Привожу показания этой девицы, находящейся сейчас в Алжире, — сказал следователь.
У Луи чуть не вырвалось: «Ну и дерьмо!» Но он стиснул зубы. Его обуяла ярость и пронизывал страх.
У него уплывала почва из-под ног, все казалось шатким и зыбким, все теряло устойчивость: следователь, сидящий напротив него, стены этой камеры, адвокат по фамилии Бутейль…[6]
— Придя в гости к вышеупомянутой Леа, вы познакомились с девицей Луизой Мадзони и стали ее любовником. Женщины подрались, и Луиза Мадзони предпочла улизнуть в Марсель, где продолжала заниматься своим ремеслом.
Он ничего не мог поделать. Все было так — и совсем не так. Слова коробили, придавали реальным поступкам искаженный, превратный смысл.
— Вы стали любовником этой девицы…
Да ведь в жизни все это, черт побери, было совсем иначе. И уж никак не из-за оплеухи, которую Леа влепила ей при гостях в зале, Луиза улизнула в Марсель.
— Вы меня прервете, если будете с чем-нибудь не согласны.
— Ладно, ладно, господин следователь!
Допрос начался в самом начале третьего, а к пяти они добрались лишь до Йера и затем до Ниццы. Выходило, будто следователю хотелось говорить обо всем, кроме Констанс Ропике и ее смерти.
— В июле полиция находит вас уже в Ницце, поселившимся на квартире некоей госпожи Ропике, которая жила на ренту и часто посещала казино на молу, где выдавала себя за графиню д'Орваль.
Луи вздрогнул. Он хотел было что-то сказать, но смолчал. А вздрогнул потому, что почуял западню. Подозрительная перестановка событий, несомненно опасная, хотя бы потому, что внезапно оказались пропущенными несколько недель из его жизни.
— В июле полиция находит вас уже в Ницце…
Раз уж все время ищут, к чему придраться, и для этого копаются даже в его детстве, почему они не заикнулись о происшествии в Лаванду? А ведь полиция занималась этим делом. Его самого допрашивали, и замечательную папку господина следователя вполне можно было украсить протоколом того допроса! Но нет, никто и не подумал узнать, каким образом он повстречался с Констанс. Их встречу считали просто-напросто установленным фактом.
— Полиция находит вас поселившимся…
А между тем им особенно интересовался инспектор Плюга, зная что только через него можно добраться до банды «марсельцев».
— Вы забираете свою любовницу из заведения в Йере, где она работала. Вы заставляете госпожу Ропике согласиться на это унизительное сожительство. И некоторые соседи утверждают…
Малыш Луи усмехнулся. Стоит ли из-за этого портить себе кровь? Все это так глупо, к тому же заранее подтасовано. Это видно хотя бы потому, что о Парпене даже не заикнулась.
— Госпожа Ропике, рантьерша…
Что ж, отчасти, пожалуй, так. Но она ежемесячно получала субсидию от старого таможенника, ушедшего на пенсию. Выходит, промышляла тем же, чем и Луиза Мадзони.
Не может быть, чтобы консьержка не упомянула о посетителе по пятницам.
— В пятницу девятнадцатого августа госпожу Ропике последний раз видели с вами и вашей любовницей в ресторане «Регентство»…
