Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале
Мороз пробежал по его коже. Он увидел себя на большом мраморном столе, где холодная вода прямо из крана льется на него, чтобы остановить разложение. Вокруг шумит толпа, собравшаяся в этом проклятом месте для того, чтобы удовлетворить свое нездоровое любопытство.
— Нет! Никогда! — воскликнул он. — Никогда!
Но в таком случае как же умереть? Он стал придумывать способы и остановился на мысли покончить с собой где-нибудь в меблированных комнатах на левом берегу реки.
— Итак, решено! — сказал он себе.
И, выйдя последним из сада, граф отправился в Латинский квартал. Дойдя до улицы Дофина, он стал искать глазами какую-нибудь гостиницу. Затем ему пришла мысль, что так как не было еще семи часов, то требование предоставить номер может только возбудить подозрение. Он сообразил, что у него в кармане осталось еще сто сорок франков, и решил пойти пообедать. Это будет его последний обед.
Треморель вошел в ресторан и потребовал себе меню.
Но напрасно он старался отделаться от все более и более овладевающего им дурного настроения. Потребовав вина, он опустошил сразу три бутылки, но течение его мыслей от этого не изменилось. Наоборот, вино придало еще большую горечь его размышлениям. И официанты удивлялись этому мрачному гостю, который едва дотрагивался до им же самим заказанных блюд и по мере опьянения становился все мрачнее и мрачнее.
Ему подали счет на девяносто франков. Он швырнул на стол свою последнюю стофранковую купюру и вышел.
Было еще не поздно, когда граф вошел в один из кабачков, полных пьяных студентов, и сел за уединенный столик в углу залы, позади бильярда.
Ему подали кофе, он влил в него сразу целый графинчик коньяку, потом другой и третий…
За обедом и сейчас он выпил ужасно много и при других обстоятельствах был бы уже пьян, но в данный момент алкоголь не действовал на него, а подействовал лишь на желудок.
Он сидел за столом, подперев голову руками, когда официант пробежал через зал и протянул ему газету.
Машинально он взял ее, развернул и стал читать.
«В тот самый момент, — прочитал он, — когда наша газета была уже сдана в печать, нам сообщили, что одно очень известное в свете лицо скрылось неизвестно куда с твердым намерением покончить жизнь самоубийством. Сообщенные нам факты настолько странны, что, не располагая временем для отправки репортера, мы оставляем подробности до завтра».
Эти строки ударили графа Тремореля словно обухом.
— И здесь не могут оставить меня в покое! — проворчал он гневно, а затем решился и сказал: — Ну что ж, нужно кончать.
Пятью минутами позже он уже звонил в гостиницу «Люксембург». Проведенный слугой в один из лучших номеров, он приказал зажечь побольше огня, подать сахарной воды и письменный прибор.
Его решимость в этот момент была столь же сильна, как утром.
— Нечего медлить, — бормотал он. — Отступление невозможно.
Он сел за стол около камина и твердой рукой написал записку, предназначавшуюся для полиции: «Прошу никого не винить в моей смерти».
Часы показывали без пяти одиннадцать. Он положил пистолет на камин и сказал себе:
— Я застрелюсь ровно в полночь. Еще час я могу пожить.
Граф Треморель упал в кресло, откинув голову на спинку и упершись ногами в решетку камина.
Почему же не убить себя сейчас? Зачем заключать сделку с самим собой, навязывать себе еще и этот час, полный томительного ожидания и мучений?
Он не мог на это ответить.
А тем временем большая стрелка часов уже перешла на половину двенадцатого.
Попавшаяся ему на глаза заметка в газете все еще не выходила у него из головы. Чьей нескромности приписать это сообщение? Конечно, мисс Фанси. К кому она обратилась, не найдя его на бульваре? Она побежала сначала к нему, а потом в клуб, а затем уже к кому-нибудь из его знакомых. И вот теперь, в этот вечер, в этот момент, только и разговоров везде, что о нем. Все его многочисленные знакомые бросаются теперь друг к другу, задавая вопросы: «Слыхали новость?..» — «Ах да… Несчастный Треморель… Славный был малый, да только…»
И в этом «только» ему уже слышалась его отходная, смешанная с зубоскальством и остротами дурного пошиба. А потом, будет ли установлено его самоубийство или нет, его собственность уже разделят. Один возьмет себе его любовницу, другой купит его лошадей, третий — мебель…
Время шло. Послышалось шипение часов перед боем. Определенный им час настал. Граф поднялся, взял пистолет и подошел к кровати, чтобы не упасть прямо на пол. Глупая предосторожность для того, кто настолько хладнокровен, что может решиться на самоубийство!
Прозвучал первый удар полуночи… Он не спустил курок.
В течение почти двух минут били часы, а Гектор все еще стоял около кровати и держал пистолет у виска. «Кажется, я боюсь?» — подумал он.
Действительно, он боялся, но не хотел в этом сознаваться. Граф положил оружие на стол и снова уселся у огня. Руки его дрожали.
— Это нервы, — сказал он себе. — Это пройдет…
И Треморель дал себе еще час отсрочки…
Он делал неслыханные усилия над собой, чтобы доказать себе необходимость самоубийства. Какой смысл в том, чтобы не убить себя? Как он будет продолжать свою жизнь? Ведь теперь ему придется заняться трудом! Может ли он теперь снова возвратиться в Париж, когда его любовница сама растрезвонила о его самоубийстве? Какие шиканье и свист ожидают его при возвращении назад!
Приступ гнева придал ему бодрости, и он бросился к пистолету. Но едва только холодное железо коснулось его тела, как он почувствовал, что силы оставляют его, и выпустил из рук оружие, повалившись на кровать.
— Не могу… — повторил он с болью. — Не могу…
Прошло еще полчаса, и еще, и он опять старался взять себя в руки. Это была ужасная ночь. Это была агония, какую переживают в тюрьме приговоренные к смерти. Он плакал от боли и ненависти, он ломал руки, взывал о пощаде, умолял…
Наконец под утро, разбитый, обессиленный, он заснул прямо в кресле.
Три или четыре удара в дверь пробудили Тремореля ото сна, полного страшных образов. Он встал и пошел отпирать. Это был человек, пришедший за приказаниями. При виде Гектора в измятом костюме, со съехавшим на бок галстуком, багрового, с опухшими глазами, с волосами, прилипшими к потным вискам, слуга остолбенел на пороге.
— Мне ничего не нужно, — ответил Гектор. — Я сейчас ухожу.
И он спустился вниз. У него еще хватало денег, чтобы уплатить за номер, но это были его последние деньги, оставалось только шесть су, чтобы дать их на чай лакею.
Без цели, без идеи он оставил гостиницу, в которой принял столько мучений. Он решил умереть, но ему нужна была отсрочка, всего одна неделя, чтобы собраться с силами, взять себя в руки. Но как прожить эту неделю? У него уже не было ни гроша.
