Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось
– Да, признался… ну – чтобы… – Он старался еще что–то спасти. – Вы меня прижали к стене. Все против меня. Мне нечем доказать, что я не виновен, никто, никакой суд мне не поверит. Вот и остается чистосердечное признание, облегчающее приговор. Я сидел, знаю. А в камере любой сопляк скажет: когда деваться некуда – сдавайся. Ну сколько я понимаю: вам надо раскрыть преступление, сдать отчет – а мне куда деваться с такими доказательствами? Некуда! За аварию я свои пять лет отсидел бы. Ничего не поделаешь – судьба. Но убийство – мне! Моргнуть не успеешь, как поставят к стенке! Кто поверит, что я ни при чем?
Уступе стал ломать руки.
Розниекс позволил ему выговориться.
– Если скажете правду – я поверю, – проговорил он в наступившей тишине.
Лицо Уступса вытянулось, словно он увидел что–то невероятное.
– Вы? – недоверчиво переспросил он. – Если скажу правду? А доказательства? Куда вы их денете?
– Истина сильнее доказательства. Она всегда – самая логичная.
Уступе долго размышлял, то сжимая губы, то бормоча что–то под нос. Словно то ли совещался, то ли спорил сам с собой. Потом, словно сбросив с плеч тяжелый груз, сказал:
– Умом не верю, но верить охота… Розниекс снова включил магнитофон.
– Можете не верить, но это чистая правда. Клянусь. Ночевал я у подружки. Она замужняя. А у меня жена в больнице. Очень прошу…
Розниекс кивнул.
– А где были до того?
– В Лиепае. Лиесма попросила срочно привезти посылку. Ее родственник, моряк, иногда привозит кое–что…
Лицо Уступса покрывалось потом.
– Что значит – иногда кое–что?
– Ну, наверное, заграничные товары – женщины по ним с ума сходят.
– Давайте точнее.
– Да я больше ничего не знаю, это все так упаковано… Мне она подарила вот эти японские часы, – Уступс поддернул рукав. – Сами заводятся, показывают дни, месяцы. И еще зонтик, запонки…
– Часто вы ездили?
– Не очень. В этом году – четыре раза. Раньше Лиесма ездила со мной. В этот раз не смогла, я поехал один. У нее совпала смена… – теперь Уступс говорил охотно.
– Кто такая эта Лиесма, где живет? – Мысленно следователь уже рисовал новую схему.
– Лиесма Паэглите. Улица Дзирнаву…
– Где работает?
– В Пиекрастском санатории, официанткой.
Розниекс, казалось, удивился.
– Во сколько въехали в Ригу?
– На часах было без четверти десять.
– Где оставили машину?
– Как всегда, у Лиесмы под окном.
– А ключи?
– Взял с собой, понятно. Да мотор любой мальчишка запустит и без ключа. И кабина по–настоящему не запирается. Только кому грузовик мог понадобиться? – Уступс с сомнением покачал головой.
– Вы услышали бы, если бы кто–то угонял машину?
– Наверное, нет. Шестой этаж, и… устал чертовски.
– Во сколько уехали наутро?
– Рано, около семи. Спешил на объект.
– В машине все было по–старому?
– В машине… В машине, говорите… Пожалуй, не все, только тогда я об этом не задумался. Решил – сам второпях так поставил.
– Что поставил?
– Да машину же. Она стояла хотя на том же месте, но не под таким углом, как я привык. И включен был задний ход, а не вторая, как я всегда делаю.
– Больше ничего не заметили?
– Нет. Я гнал на объект. Немного подвез Лиесму.
– На вокзал?
– Нет, до кафе.
– Так рано?
Уступе пожал плечами.
Розниекс выключил магнитофон.
– Теперь слушайте внимательно, – сказал он. – Наш разговор пусть останется между нами. Это в ваших интересах. И Лиесме вашей – ни единого слова! Иначе, – сами понимаете, придется. вас изолировать.
– Вы что, меня не посадите? – недоверчиво воскликнул Уступе.
– Пока вы просто задержаны. Но сейчас можете быть свободными. Завтра в девять приедете подписать протокол.
Уступе медленно встал, недоверчиво оглядываясь, потом неловко поклонился и на негнущихся ногах попятился к двери. Внезапно остановился и вернулся к столу.
– У Лиесмы будут неприятности? Ну за те вещички? – тревожно спросил он. – Я же не хотел ее заложить… – он смотрел на следователя побитой собакой.
– Поверьте мне, Уступе: эта Лиесма ради вас и мизинцем не пошевельнет, – усмехнулся Розниекс, собрал со стола бумаги и погасил свет.
XVIII
Сейчас станция Пиекрастес выглядела немного привлекательнее. Освещенная утренним солнцем зеленая постройка то показывалась, то скрывалась за обступившими ее со всех сторон желто–красными березами. Самые большие из них, вытянув сучья над крышей, стряхивали на нее сухие листья, как неаккуратный курильщик пепел.
«Немые свидетели трагедии, – подумал Розниекс, шагая через рельсы. – Может, это и не фантастика вовсе, что деревья в своих кольцах, как на пленке, делают записи о происходивших событиях. Своими вершинами они могли видеть, куда девалась машина Уступса после убийства. А что, неплохая мысль. – Розниекс ободрился. – Сверху действительно можно хорошо рассмотреть и сфотографировать все лесные дороги и места, где убийца мог переждать с машиной. Может быть, удалось бы и следы найти. Вот бы сейчас вертолет и сильный увеличитель! Надо позвонить Кубулису, пусть попросит».
День выдался необычно хороший. Однако когда Розниекс отворил дверь вокзала, его поразил контраст. В зале ожидания было неуютно. Тусклый свет белесых трубок освещал коричневые, ободранные, испещренные надписями скамьи вдоль серых, давно некрашенных стен. На скамьях тут и там сидело несколько человек. С противоположной стены, как громадные дымчатые очки, смотрели два окошка касс с задвинутыми матовыми стеклами. Большинство ожидавших поезда пассажиров с большей охотой оставались на перроне или сидели на скамьях в скверике.
Розниекс выпустил дверь, и она с грохотом захлопнулась. Сидевшие вздрогнули.
– Вызванные явились? – спросил следователь у участкового инспектора Карклса, стоявшего, скрестив ноги и опершись на подоконник, возле кассы. Он был одет в черную кожаную куртку и такие же брюки, словно собирался участвовать в мотокроссе. – Товарищи, наша задача – как можно точнее вспомнить все, что происходило в тот вечер!
Высокая женщина с невыразительным лицом, таким какие потом бывает очень трудно восстановить в памяти одетая в пальто из коричневой искусственной кожи, шевельнулась, собираясь встать.
– Видите ли, – неуверенно сказала она, – мы с ней ехали в одном вагоне. Я уже тогда почему–то обратила внимание на несчастную. Но обо всем этом я уже рассказывала товарищу Стабиньшу… – она умолкла, вопросительно глядя на Розниекса.
– Знаю, – подбодрил ее Розниекс. – Все это занесено в протокол допроса. – Он подошел и сел рядом с женщиной. – И все же продолжайте, пожалуйста.
