Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось
– Пили в ту ночь?
– Нет! Не пил! И никого не сбивал! Слышите! – Он обхватил голову руками, медленно раскачиваясь на стуле.
– Что вы делали близ станции Пиекрастес?
– Я там не был!
– И вообще никогда не бывали?
– Нет, оставьте меня в покое! В тот проклятый день, двадцать четвертого сентября, который вас так интересует, я там не был. Хотите пришить мне дело, ищете, на кого повесить? Нет и нет! – закончил он хрипло.
– Послушайте, Уступе! – медленно, спокойно проговорил Розниекс. – Может, перестанем играть в прятки? Я уже сказал: улик достаточно. Следы, найденные на вашей машине, неопровержимо свидетельствуют, что вы двадцать четвертого сентября близ станции Пиекрастес сбили женщину – Ольгу Зиедкалнс. Свидетели показывают, что вы мчались без огней, сшибли ее наземь и скрылись. И поэтому я предъявляю вам обвинение не в нарушений правил уличного движения и не в непредумышленном наезде на человека, но в предумышленном убийстве. Однажды вас уже судили за хулиганство. Так что я посоветовал бы вам подумать и начать говорить.
Розниекс не спешил. Он ждал, что скажет Уступе, каким будет его следующий ход. Но тот сидел как парализованный. В его лице Розниекс прочел сомнение; значит, он уже проиграл – еще прежде, чем началась игра. Да и какие у него были козыри, что мог он разыграть? Уступс понял: игра проиграна. Губы его дрогнули.
– Ладно, – сдавленно проговорил он. – Скажу. Выключите только эту штуку, – он указал на магнитофон.
Розниекс нажал кнопку.
– Рассказывайте.
Глаза Уступса бегали из стороны в сторону, словно в поисках помощи.
– Ну, сбил я ее, – выговорил он почти беззвучно. – Не заметил в темноте, лило как из ведра, дорога скользкая, не затормозишь, слишком поздно заметил, ну… – он умолк и глянул на Розниекса, ожидая вопросов.
– Рассказывайте, рассказывайте! – поощрил следователь.
– Да что еще? Я объяснил, как было. Я же не хотел…
– Почему не остановились?
– Испугался. А когда опомнился, был уже далеко. И страшно было возвращаться.
– Ясно, – кивнул Розниекс. – А откуда и куда вы так спешили?
Спокойствие следователя, казалось, озадачило Уступса.
– Ну откуда… Из Лимбажи в Ригу. – Уступс смотрел на следователя с выражением покорности в глазах.
– Из Лимбажи, значит. А там что делали?
– Подвернулась халтура, – сказал Уступс уже бодрее. – Подвез одному то–се… Вы же о дорожном происшествии? Ну а это – совсем другое дело.
– Что везли и куда? – тон Розниекса стал строже.
– Кирпич со свалки. Он домик строит. Фамилии его я не знаю и найти вряд ли смогу. Ехал ночью, хозяин показывал дорогу.
– Вот, значит, как. А каким ветром вас занесло в Пиекрастес?
– В Пиекрастес? – переспросил Уступс и подумал. – Места эти я не очень хорошо знаю, сбился, надо думать, с дороги, вот и…
– Сделали такой крюк по разбитой грунтовке? – сказал следователь. – Вы, шофер, изъездивший всю Латвию вдоль и поперек? Смотрите: вот план Пиекрастес, – следователь разложил на столе карту. – Вот станция, шоссе, переезд. Покажите, как вы ехали!
Уступсу пришлось задуматься. Он не ответил.
– Глядите, – показал Розниекс карандашом. – В Ригу ведут две дороги, они сливаются довольно далеко за станцией Пиекрастес. По какой бы из них вы ни ехали, на станции вам делать было нечего. А дорога, на которой вы сбили человека, пересекает их и идет к морю. Так?
– Так, – согласился Уступе, приблизив к карте лицо.
– Значит, что же вы делали на станции?
Уступе опять помолчал, растерянно оглядываясь, потом решил попробовать вывернуться.
– Хотел в буфете купить пива. Пить хотелось.
– И купили?
– Не успел. Сбил же человека.
– С какой стороны вы подъехали к станции? Со стороны моря или поселка?
– Ясно, что от моря. Там же шоссе на Ригу. Оттуда я и свернул. – Уступс явно обрадовался, что выбрался из лабиринта.
– Значит из Лимбажи вы все же ехали правильно, не сбиваясь.
– Так выходит, – охотно согласился Уступе.
– Сбили человека, проехали переезд – и прямиком в Ригу.
– Вот–вот.
– Переезд был открыт? – Розниекс задавал вопросы все быстрее.
– Так получается.
– Грунтовка не была перекрыта?
– Не заметил, – ответил Уступс осторожно. Видимо, шестое чувство подсказало ему, что тут что–то не так.
– Никто нигде вас не задерживал?
– Н–нет.
– А в Риге где поставили машину?
– Я уже говорил.
– Ну, ну?
– На площади, у новых домов. – Уступс все меньше понимал, чего добивался следователь.
– Почему не помыли машину?
– Хотел утром помыть, потом раздумал. Решил идти с повинной в милицию.
– Почему же не явились?
– Боялся. Все откладывал.
– Хватит! – вдруг стукнул Розниекс по столу. – Хватит врать!
Уступе так и застыл с открытым ртом.
– Слушайте, Уступе! Машина, сбившая женщину, ехала в противоположном направлении, а не так, как вы тут рассказываете: ехала к морю. Проехать переезд в это время нельзя было ни в ту, ни в другую сторону, потому что он был закрыт, и дорога, ведущая от него в сторону Риги, давно уже закрыта, на ней ведутся работы. Так что и врать надо правдоподобно. Что же, Уступе, станете вы говорить правду, или мне рассказать вам?
– Я… мне… – пробормотал Уступе.
– Тогда слушайте. – Следователь подвинул карту к Уступсу. – Ваша машина, Уступе, стояла вот здесь, смотрите, – он показал пальцем, – за станционными складами и ждала жертву. Когда женщина была уже на дороге, вы нагнали ее и сшибли вот здесь. – Он снова показал. – Машина ехала без огней. Это было умышленное и совершенное по заранее выработанному плану убийство. Так что признавайтесь, Уступе: по какой причине вы его совершили, кто вам поручил это и сколько вам заплатили? – Розниекс смотрел на шофера в упор.
На лице Уступса ясно читалось волнение. Он побледнел, рот его дергался.
– Видите, Уступе, случайного происшествия здесь не получается, – продолжал следователь. – Если вы действительно сбили женщину, то намеренно поджидали ее на станции, а после того, как пришел поезд, совершили нападение.
Дрожащими пальцами Уступс стиснул стакан. Розниекс налил ему воды из графина.
– Вы… вы хотите мне убийство пришить? – губы его тряслись. – Но я не убивал!
– Только что вы признались, что сбили женщину.
– Да, признался… ну – чтобы… – Он старался еще что–то спасти. – Вы меня прижали к стене. Все против меня. Мне нечем доказать, что я не виновен, никто, никакой суд мне не поверит. Вот и остается чистосердечное признание, облегчающее приговор. Я сидел, знаю. А в камере любой сопляк скажет: когда деваться некуда – сдавайся. Ну сколько я понимаю: вам надо раскрыть преступление, сдать отчет – а мне куда деваться с такими доказательствами? Некуда! За аварию я свои пять лет отсидел бы. Ничего не поделаешь – судьба. Но убийство – мне! Моргнуть не успеешь, как поставят к стенке! Кто поверит, что я ни при чем?
