Джон Карр - А потом – убийство!
Картрайт постучал и заглянул в соседний кабинет:
– Моника…
Она не обернулась.
Она сидела за столом посреди кабинетика, повернувшись к нему спиной и склонившись над машинкой. Яркий свет от лампы, не затененной абажуром, падал на покрасневшую щеку. Картрайту показалось, что Моника злится. Однако на самом деле она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– Моника…
– Значит, вы украли его, – сказала она, по-прежнему не оборачиваясь.
Хотя он на некоторое время забылся, его грубо вернули с небес на землю. В воздухе плавало облако табачного дыма.
– Украл что?
– Вы знаете. То письмо.
Прежние страхи вернулись; вместе со страхом пришла и решимость.
– Послушайте, Моника. Вам придется меня выслушать. Я не крал ваше письмо, но с удовольствием украл бы, если бы хоть что-нибудь знал о нем. Я хочу вам помочь. Черт побери, да я лю…
– Ах! – вздохнула Моника и обернулась.
Ее реакция оказалась чересчур непосредственной и оттого неправдоподобной. Она рассмеялась ему в лицо. Потом откинулась на спинку стула, застучала каблучками по полу и разразилась хохотом, который вскоре перешел в слезы.
Картрайт оцепенел. Постояв некоторое время на месте, опустив голову, он поднял глаза и увидел раскрасневшееся милое личико, искаженное судорожной гримасой смеха; ему показалось, будто каноник Стэнтон снисходительно улыбается ему со стены. Одно следует сказать к чести нового Билла Картрайта. Он не оскорбился, повинуясь первому порыву, и не выбежал из комнаты, а, наоборот, подошел к письменному столу.
– Значит, все ясно, – угрюмо проговорил он. – Ладно, раз вы так хотите – смейтесь, согласен, вид у меня еще тот. Я соглашусь, не споря, что вы наблюдаете самое смешное зрелище с тех пор, как повесили Лэрри О'Халлорана. Потом с удовольствием посмеюсь вместе с вами. Но сейчас вам все равно придется меня выслушать. Я больше не хочу, чтобы вы ежеминутно ждали нападения мерзавца. Я слишком высоко вас ценю. Да, откровенно говоря… я лю…
– Старое здание! Свет!
Голос дежурного в тишине прозвучал особенно громко. Оба вздрогнули и посмотрели на окна. Обход в обычное время.
– Старое здание! Свет! – прокричал тот же голос.
Моника смотрела на Билла Картрайта.
– Что в-вы сказали? – спросила она.
– Мисс Стэнтон! Средняя комната! Свет!
– Что в-вы сказали?
– Мисс Стэнтон! Средняя комната! Сверху, над маскировкой, щель!
Невидимая рука стукнула по стеклу.
– Мисс Стэнтон! Свет!
Еще не успел смолкнуть голос на улице, а Моника уже подбежала к окну. Нырнув за тяжелые, плотные шторы, она потянулась к светомаскировочному занавесу.
Билл смотрел ей вслед. В его рассеянном сознании фиксировались все подробности обстановки кабинетика, освещаемого яркой лампочкой без абажура. Он увидел плотно задернутые светомаскировочные занавеси – между ними не было ни единой щелочки. Он увидел Монику, которая смотрела на темные окна, подняв руки и стараясь поддернуть повыше верхний край занавески. Он увидел ее тень, которая стала еще отчетливее на фоне черного сатина. Он увидел…
«В следующий раз тебе не удастся отскочить».
И голос был другой – не такой, как всегда.
– На пол! – завопил он. – Ложись!
Он опоздал самую малость. Выстрел прогремел в тот миг, когда он бросился к ней.
Стрелявший целился Монике в лицо. Пуля, не задев стекла, прошла сквозь оконный переплет и пробила занавеску примерно на высоте ее уха.
3Когда позже Картрайт размышлял о случившемся, ему казалось, что события развивались очень медленно, хотя на самом деле все произошло за секунду, не больше.
Моника, которая все еще стояла у окна, взмахнула рукой. На ее левом виске, у края линии волос, расплывалось крохотное красноватое пятнышко – как кровоточащая ссадинка. Пуля лишь слегка оцарапала ее, а потом угодила в портрет каноника Стэнтона, висящий на противоположной стене.
Дверь в соседний кабинет распахнулась настежь. Тилли стояла на пороге, широко раскрыв рот; красная помада выделялась на бледном как мел лице. Пол в кабинете Тилли был завален смятой бумагой, над письменным столом поднимался парок от чашки с кофе, а в углу пепельницы примостилась тлеющая сигарета.
Голос ее от хрипоты настолько сел, что был едва слышен.
– Что, опять?.. – спросила она.
– Со мной все в порядке, – сказала Моника. – Он опять промахнулся.
– Ты ранена, милочка. Я вижу! Ты…
– Со мной все в порядке, – повторила Моника.
Пошатываясь, она подошла к дивану и села. К Биллу Картрайту, наконец, вернулся дар речи.
– Тилли, у тебя есть фонарик?
Глаза у Тилли сверкнули.
– Ты погонишься за мерзавцем?
– Да. Он, должно быть, побежал по берегу озера. Перебраться на ту сторону он не может. Дай фонарик, быстро!
Тилли вбежала к себе и вскоре вернулась с электрическим фонариком.
– Я узнала голос, – заявила она. – Я его уже слышала; негодяй прикинулся дежурным, который кричит: «Свет!» Где я его слышала? Где?
Но Билл уже выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Некоторое время в кабинетике Моники было тихо, если не считать шумного дыхания. Тилли достала носовой платок и вытерла глаза; казалось, она и взволнована, и растрогана.
– Дай-ка посмотрю твою голову, милочка. Ну-ка… Позволь, я тебя перевяжу.
– Нет. Ни за что… пожалуйста, уйди!
– Не хочешь чего-нибудь выпить, дорогуша? – льстиво продолжала Тилли. – Если да, у меня кое-что есть.
– Ни за что.
Моника прикрыла глаза рукой. Потом встала и подошла к портрету отца. Каноник Стэнтон по-прежнему улыбался. Пуля пробила стекло и впилась в воротничок каноника, застряв в стене; картина съехала набок.
Сняв фотографию, Моника оглядела дырку в стене. Потом отнесла разбитый портрет к столу, на котором царил безукоризненный порядок, и поставила фотографию рядом с подарком Флосси Стэнтон – викторианской швейной шкатулкой из красной кожи, в которой Моника хранила сигареты.
Тилли довольно мрачно озирала ее.
– Детка, неужели ты намерена сдаться?
– Что значит – сдаться?
– Ты собираешься уехать отсюда, как он и хочет?
– Я… не знаю. Да, не знаю!
– Успокойся, дорогуша.
– Со мной все в порядке.
– Возьми сигаретку, – вдруг оживилась Тилли, как будто ее озарило, и вытащила из кармана пачку «Честерфилда». – Английские сигареты – просто дрянь, дорогуша. Я бы не стала их курить даже на пари. Послушай… – Она помолчала. – Не он спер у тебя письмо. Это я.
– Так я и подумала.
– Тогда зачем ты сказала?..
– Не важно.
– Ради твоей же пользы, – продолжала Тилли. – Честно, дорогуша. Он вообще ничего не знал до сегодняшнего вечера. Я его просветила; рассказала ему все. Ты ему веришь. Он думает, что знает, чьих это рук дело; он кое за кем следит. Почему ты чванишься? Я сказала ему, что ты в него влюблена.
