Александр Дюма - Записки полицейского (сборник)
– Я на вас нисколько не сетую, сударь: вы только исполняете свои обязанности, а я исполню свои, вверившись Провидению, которое беспристрастно и справедливо.
Мы вошли в тюрьму, где в приемной со всей возможной деликатностью осмотрели привезенного и его багаж. К крайнему моему удивлению и даже ужасу, должен сказать, что при осмотре вещей Роберта Бристоу мы нашли у него в кошельке испанский золотой, а в чемодане, за подкладкой, крест, усыпанный бриллиантами. Я знал из сведений, полученных полицией по этому делу, что похищенное золото было испанским, а крест, украшенный бриллиантами, находился в перечне вещей, исчезнувших из Файв Оука.
Подозреваемый утверждал, что совершенно не понимает, как эти два предмета оказались среди его вещей. На это возмущенное заявление тюремщик ответил иронической улыбкой. Я же стоял совершенно онемевший и словно громом пораженный, ведь на моих глазах рушилась возведенная мной стройная теория невиновности Бристоу, основанная на наблюдениях за молодым человеком, обнаруживших в нем столько простодушия и открытости в поведении и такую неколебимую твердость души. Тюремщик не удовольствовался улыбкой.
– Вероятно, – несколько насмешливым тоном сказал он, – эти вещи попали к вам во сне.
– Ах! – невольно воскликнул я, догадавшись вдруг. – Как это сразу не пришло мне в голову!
На другой день в зале суда собралось множество любопытных. Вот-вот должны были начаться предварительные слушания по делу несчастного Бристоу. Его положение и таинственные обстоятельства, при которых произошло это страшное двойное преступление, возбуждали живейший интерес во всех жителях города и его окрестностей.
На лице обвиняемого, сохранившем следы печальных раздумий, отражались глубокие страдания, а я надеялся увидеть в его твердом смелом взгляде искру той отваги и честности, которых ничто не в силах заглушить.
Сначала были опрошены несколько второстепенных свидетелей, после этого в залу суда был введен мальчик-рыбак. Его спросили, узнает ли он того человека, которого видел в Файв Оуке накануне убийства Сары Кинг. Мальчик пристально посмотрел на подсудимого, подозреваемого в совершении преступления, и сказал:
– Молодой человек стоял лицом к огню; когда я его увидел, у него на голове была полицейская фуражка. Я хотел бы попросить, чтобы подсудимый надел эту самую фуражку, и тогда я буду в состоянии сказать…
Роберт Бристоу в ту же минуту, не дожидаясь, пока его попросят судьи, надел полицейскую фуражку, и тогда мальчик-рыбак вскрикнул:
– Он самый!.. Он!..
Господин Ковент, адвокат, на котором лежала обязанность представлять интересы потерпевшего, господина Бэксгейва, попросил позволения высказать свое мнение и заметил судьям, что это показание основано только на сходстве полицейской фуражки и одежды, так как мальчик-рыбак с самого начала признавал, что не видел лица человека, а разглядел только то, как преступник был одет. Председатель суда принял к сведению замечание господина Ковента, но постановил, что все-таки не следует пренебрегать этим показанием.
Многие свидетели утверждали, что Сара Кинг совершенно точно говорила им накануне своей смерти, что приехал племянник ее господина. Обвиняемый, в свою очередь, ответил, что Сара Кинг поступила в услужение к его дяде недавно, в то время, когда он путешествовал по Индии, а потому она его совершенно не знала, точно так же как и он не был знаком с ней. Следовательно, очень может быть, что некто другой, вместо него, объявился в городе под его именем и совершил и кражу, и убийство.
Председатель объявил, что все полученные во время этого заседания показания будут представлены в свое время куда следует, но в сложившихся обстоятельствах необходимо решить: следует ли подсудимого содержать в тюрьме и подвергать формальному суду?
Свидетель, представивший дополнительные показания по делу, был одним из агентов полиции, производивших предварительное расследование по горячим следам. Он то и нашел в одном из шкафов в Файв Оуке обрывок письма, написанного господином Бэксгейвом, хозяином дома, к племяннику.
Вследствие этого господин Бэксгейв был приглашен в суд, чтобы, ознакомившись с вещественным доказательством, сказать, является ли этот обрывок частью письма, собственноручно написанного им своему племяннику.
Когда было отдано приказание ввести в зал суда господина Бэксгейва, подсудимый разволновался еще больше: он встал и, как особой милости, просил избавить дядю и его самого, после столь длительной разлуки, от встречи, крайне неприятной при таких обстоятельствах.
Эта смиренная просьба была произнесена таким голосом, что возбудила сострадание к несчастному, однако председатель суда с видом искреннего участия ответил:
– В данной ситуации мы должны это сделать, иначе мы не сможем принять никакого решения ни в вашу пользу, ни против вас. Будьте спокойны, ответ на вопрос, который мы намерены задать вашему дяде, должен ограничиться словами «да» или «нет», поэтому он будет короток, но вместе с тем необходим.
– По крайней мере, господин Ковент, – с тревогой проговорил молодой человек, взглянув на адвоката своего дяди, – не впускайте сюда с господином Бэксгейвом мою сестру. Клянусь, я не в силах буду этого вынести.
Подсудимому объявили, что сестра не придет. В самом деле, со дня происшествия девушка занемогла от ужаса и горя.
Распахнулась дверь. Многочисленное собрание в глубоком гнетущем молчании дожидалось появления нового свидетеля. Вскоре он возник на пороге зала. Это оказался седой старик, которому на вид было по меньшей мере лет шестьдесят пять: стан его уже согнулся, но не столько от количества прожитых лет, сколько под грузом горя; взгляд его был потуплен, а походка свидетельствовала о крайнем его смущении и растерянности.
– Дядюшка! Бедный дядюшка! – вскрикнул молодой человек, кинувшись ему навстречу.
Старик приподнял голову, пристально посмотрел в глаза племяннику, протянул к нему руки и бросился в его объятия, воскликнув:
– Прости меня, прости, Роберт, за то, что я мог усомниться в тебе! Сестра твоя ни одной минуты не думала о тебе так…
В зале воцарилась глубокая тишина, и прошло несколько минут, прежде чем судебный пристав, по знаку председателя, коснулся руки господина Бэксгейва и напомнил, где они находятся и по какому случаю.
– Да, действительно, – произнес старик, поспешно утирая слезы, и, обращаясь к судьям, продолжил: – Извините меня, господа, это мой родной племянник, сын моей любимой сестры, – и он посмотрел на судей умоляющим взглядом, – племянник мой, с самого детства разлученный со мной. И вот теперь, когда он наконец вернулся на родину, я нахожу его в суде, где его обвиняют в таких преступлениях, на которые он не способен. Я уверен, господа, что вы извините мои невольные чувства.
