Пьер Сувестр - Пустой гроб
Цвет лица его, прежде светлый, приобрел свинцовый оттенок, глаза странным образом потемнели, нос заострился, скулы выступали, щеки ввалились, а руки, не переставая, дрожали.
«Вот и плоды богатства, — подумал Поль Дро. — Внезапно заполучив большие деньги, этот счастливчик, должно быть, перестал сдерживаться, не просыхает от кутежей… Держу пари, что пьет он беспробудно и каждый вечер с бокалом шампанского в руке обмывает полученное наследство…»
Поль Дро прервал свои философские размышления, ибо, как всякий человек научного склада ума, не любил попусту терять время и обратился к своему собеседнику.
— Я рад вас видеть, сделайте милость, объясните, чем обязан я вашему визиту?
Перуанец поклонился.
— Во-первых, доктор, — сказал он, — я хотел бы еще раз поблагодарить вас за все, что вы сделали для моей тетушки… А во-вторых… во-вторых, я хотел бы…
Педро Коралес смущенно умолк.
Затем, путаясь в словах, начал снова:
— Послушайте, доктор, хоть вы и хирург, вам, наверно, не чужда медицинская практика… Ваш диагноз, вне всякого сомнения…
Коралес изъяснялся невнятно, и Поль Дро почуял, что вот-вот ему откроется какая-то неожиданная тайна.
— Я не врач, — отвечал он, — но ведь медицина и хирургия — сестры, основные положения терапии мне знакомы. О чем вы хотите со мной побеседовать?
Коралес поднялся; проделал он это с заметным усилием, словно едва держался на затекших, отяжелевших ногах, задыхаясь от малейшего усилия; глаза его сверкали неестественным блеском.
— Господи, доктор, — вымолвил он, — раз уж так случилось, не буду скрывать от вас — мне не совсем здоровится.
— Вы и впрямь выглядите неважно.
— В самом деле? — сказал перуанец, отстукивая зубами дробь. — Представляете, доктор, меня просквозило, я подхватил страшнейшую невралгию. Порой боль становится нестерпимой, и как раз сейчас…
Поль Дро слушал больного с невозмутимым спокойствием. Он сам продолжил начатую перуанцем фразу.
— Как раз сейчас, — сказал он, — вам совсем скверно.
— Невероятно… впрочем, вы сами заметили, как плохо я выгляжу.
— Вы хотели бы знать, что вам предпринять? — спросил хирург. — Хотели бы получить рецепт?
— Нет, нет, — поспешно прервал его Педро Коралес, — рецепт мне не нужен, я знаю, что от перемежающейся лихорадки мало что помогает, боль можно снять лишь на время, например…
Тут он стукнул себя по лбу:
— Вот, например… Что бы это могло быть?.. Например, морфий, доктор, в таких случаях он приносит облегчение… У вас же есть морфий? Не могли бы вы сделать мне укольчик?.. А еще лучше — не могли бы вы раздобыть мне ампулу этого чудесного обезболивающего?.. Разумеется, я заплачу…
Услышав последние слова, Поль Дро подошел к Педро Коралесу, взял его под руку и силой подвел к окну.
— Хватит, пошутили, — без обиняков начал Поль Дро, — поговорим начистоту. Господин Коралес, уже с четверть часа я наблюдаю за вами и вот мое заключение: вы вообще ничем не больны, ведь так? Ваша невралгия — не более, чем предлог, вы морфинист и рассчитывали на мою помощь, чтобы достать морфий? Ведь так? Отвечайте!
— Но, доктор…
— Прошу прощения, вы рассуждали следующим образом: «В психиатрической лечебнице непременно должен быть морфий… Доктор Дро — человек продажный, я найду способ подкупить его и уговорить потворствовать моему пороку…» Признавайтесь, сударь.
На Педро Коралеса жалко было смотреть.
Поль Дро, разумеется, угадал верно!
С некоторых пор перуанец безбожно злоупотреблял морфием, и этот страшный яд производил в его организме убийственные разрушения. Он не мог больше без него обходиться и жестоко страдал, когда не удавалось достать морфий.
Коралес мертвенно побледнел.
Поль Дро был прав: в последнее время он с большим трудом раздобывал морфий, он придумал обратиться к хирургу, а тот намеревался ему отказать.
Ослабевший, как все токсикоманы, как все такого рода больные, морфинист готов был расплакаться от отчаяния.
— Доктор, доктор…
Вдруг на него словно снизошло вдохновение. Педро Коралес сунул руку в карман.
— Пусть так, — сказал он, — я морфинист, вы правы, и я подумал, что смогу достать у вас этот яд. Все верно… Но не отказывайте мне, Дро, я предлагаю вам целое состояние. Сколько вы хотите? Тысячу франков… десять, двадцать тысяч… или еще больше?.. Я заплачу, сколько скажете…
Несчастный бросил на врача взгляд, полный мольбы и тревоги.
Поль Дро ни за что не должен был дать себя разжалобить. О, немало повидал он несчастных морфинистов, стыдливых и жалких, канючащих и готовых на все, лишь бы достать это пагубное снадобье.
Любую психиатрическую лечебницу можно было бы назвать домом морфия. Его применяют там ежеминутно. Редкий случай, когда в коридоре не встретишь медсестру со шприцем морфия для инъекций.
Морфий! Он успокаивает и приносит сон; поначалу больной видит в нем просто снотворное, затем, после первых уколов, — средство облегчить боль, а потом это становится пороком и наступает привыкание — страшное привыкание!
Морфий!.. О, конечно же Поль Дро был отлично с ним знаком; если бы он согласился поставлять эту отраву Педро Коралесу, мало-помалу он ловко стал бы вытягивать у перуанца все более значительные суммы.
С его стороны это было бы подлым мошенничеством, хуже, чем мошенничеством, — это было бы преступлением. Морфинист — настоящий самоубийца, и того, кто поставляет ему морфий, с полным правом можно назвать убийцей.
Поль Дро не колебался. Он с силой схватил Коралеса за руку.
— Сударь, — вымолвил он, — если бы здоровый, сильный, ни на что не жалующийся человек вздумал назвать меня вором, мошенником или бандитом, я бы тут же потребовал у него сатисфакции… Если бы те же оскорбления я услышал от душевнобольного, я бы заранее простил его, — ибо знаю — душевнобольные не отвечают за свои слова. Если мне не изменяет память, всякий морфинист безумен… поэтому я не принимаю близко к сердцу ваши оскорбления… Но не советую злоупотреблять моим терпением. Подите вон! И чтобы ноги вашей здесь больше не было!
Врач толкнул Педро Коралеса, и тот отлетел прямо к двери.
Поль Дро нажал на звонок. Вошла медсестра.
— Проводите этого господина, — распорядился хирург.
Довольный собой, он хлопнул дверью.
От природы Поль Дро был человеком вспыльчивым. Чтобы не дать волю своему гневу, ему пришлось сделать над собой невероятное усилие. Это усилие лишило его последних сил, он весь дрожал; обернувшись, врач пошатнулся от ужаса.
Перед ним стоял Миньяс и смотрел на него с нескрываемым презрением.
