Рекс Стаут - Пожалуйста, избавьте от греха
— А кто подложил?
— Я не… Ой, что я наделала!
Она запутала леску. Не нарочно, не для того, чтобы сменить тему, потому что полчаса спустя, когда мы ее распутали и, перестав ловить каменных окуней, перешли на ушастых, она сказала:
— Вообще-то я и вправду догадываюсь, кто это сделал. Я имею в виду бомбу. Но только не для протокола. Они всегда требуют, чтобы мы подписывали протоколы. Но я не настолько глупа.
Я наживил ей удочку и закинул.
— Что вы, я не из таких. Мне нужна только идейка, пища для размышлений.
— Пища? О Господи, видели бы вы эту комнату после взрыва. Кабинет Браунинга. Когда я прибежала, Хелен Лугос и Кен Мир пытались преградить остальным доступ туда. Руки Кена были в крови. Когда я узнала про то, что случилось, — уже позже, — я подумала, что это сделал Кен.
— Откуда он мог знать, что Оделл войдет и откроет…
— Не Оделл. Браунинг. Он хотел убить Браунинга. Конечно, он…
— А разве Мир не служит Браунингу? Он ведь его правая рука?
— Да, но он ненавидит его лютой ненавистью. Нет, вру, это не ненависть, а, скорее, зависть. Нет, даже хуже — ревность, вот это что. Он просто на стенку лезет из-за того, что Хелен спуталась с Браунингом. Он втюрился в Хелен сразу, как та только пришла, два года назад, и с тех пор просто голову потерял. Я не раз видела, как он таращится на нее бараньими глазами, — вы понимаете, да?
Я кивнул.
— Мужской шовинизм наизнанку.
— Что? Ах да. Наверное, вы правы. Но я уже перестала так думать. Кен, конечно, домогается Хелен, но еще больше он мечтает о карьере, и в случае если президентом стал бы Браунинг, его будущее было бы обеспечено. Поэтому я по-прежнему считаю, что бомбу подложил он, но предназначалась она не Браунингу, а Оделлу. Чтобы Оделла не выбрали президентом. Он знал, что Оделл собирается полезть в этот ящик.
— Вот как? Каким образом?
— Это уж вы его спросите. Не могу же я вам все разжевать и в рот положить.
Она перезабросила наживку в другое место.
К тому времени, как заходящее солнце и циферблат моих часов сошлись во мнении, что пора возвращаться, я задал все вопросы, которые хотел, но ничего существенного так и не добился. Она сомневалась, что Деннис Коупс мог приложить руку к случившемуся, потому что он хипповал, а хиппи никогда не добиваются какой-то определенной цели, но просто плывут по течению, — это ее точка зрения, а не моя. Я знавал одного хиппи, который очень даже добивался, — но он тут не замешан. Сильвия не знала также, знал ли Коупс или догадывался, что Кеннет Мир регулярно заглядывает в ящик стола Браунинга. Она вообще сомневалась, чтобы кто-нибудь совал нос в этот ящик, кроме самого Браунинга; если же кто-то это и делал, то только Хелен Лугос; лазить по ящикам для секретарши — святое дело. Она и сама как-то раз залезала в его стол, года три назад. Да, там и в самом деле хранилось виски марки «Тен майл-крик» двенадцатилетней выдержки.
Наш «герон» поджидал на стоянке возле пристани, и я отвез Сильвию — за последние три часа мы уже обращались друг к другу не иначе, как Сильвия и Арчи, — в людской улей в районе Восточных семидесятых улиц, в каком-то квартале от того места, где как-то раз один фэбээровец оскорбил меня из-за того, что я следил за человеком, выслеживать которого собирался он сам. К себе наверх она меня не пригласила. Когда я вернулся домой, Вулф уплел примерно половину ужина; поскольку он не любит ждать, пока я наверстываю упущенное, поужинал я на кухне вместе с Фрицем.
Позже в кабинете, когда я спросил его, хочет ли он, чтобы я пересказал разговор с Сильвией Веннер дословно, Вулф ответил, что да, но только кроме банальностей, — в нашем распоряжении весь вечер. Я поинтересовался, включать ли интимные подробности, и Вулф ответил, что да, в количестве, достаточном, чтобы он получил о ней представление. Словом, руки у меня были развязаны. Опустив банальности, я добрался до борта яхты уже за десять минут, а еще через пять — до того места, где я бросил якорь, а мы оба согласились, что свежий морской бриз уже пробудил в нас достаточный аппетит. Разумеется, я получил истинное наслаждение, расписывая наш пикник во всех подробностях, а вот Вулф явно томился и страдал. Он выдвинул вперед нижнюю челюсть, прищурился, а потом допустил такое, что водилось за ним крайне редко, — он выругался.
— Черт побери! — прорычал он. — Ты совсем… Как ты себя чувствуешь?
— Сейчас прекрасно. Пришлось мне, конечно, туго, но какого черта — работа есть работа. Во время пира она поинтересовалась, знаю ли я этимологию. Я ответил, что ха, мол, я работаю на Ниро Вулфа. Она спросила, при чем тут это, и добавила, что почти ничего о вас не знает. Однажды они пытались затащить вас в свою программу, но вы отказались, и ей не удалось побеседовать с вами. Вы это помните?
— Да.
— Дальше она сказала, кавычки открываются: «А меня слова очень занимают. Вот я смотрела на вас, когда вы вытаскивали якорь, и думала. Взять, например, такие слова, как „половой член“ и „писька“. Они начинаются на букву „п“.
Я: «Очень верное наблюдение».
Она: «Так вот, они начинаются на „п“, потому что с этой же буквы начинается слово „пенис“.
Я: «Черт возьми! Вы правы».
Она: «А такие глаголы как „писать“, „переспать“ или „перепихнуться“ — все начинаются с буквы „п“. Что это — мужской шовинизм»?
Меня прервал его рев:
— Я же сказал — опусти банальности!
— Это не банальность. Она сделала важное открытие. Вот послушайте.
Она: «Ведь женщины тоже отправляют естественные надобности, тоже мочатся. Но они вынуждены говорить, что писают — только из-за того, что на эту букву начинается „пенис“. А если бы они говорили, что „висают“? От слова „вагина“ или „влагалище“. Типичный мужской шовинизм, да?
И снова Вулф среагировал совершенно не так, как я ожидал. Нет, пожалуй, никогда мне не суждено узнать его так хорошо, как мне порой кажется, что я его знаю. Я, конечно, знал, как он относится к проблеме мужского шовинизма, но вот, что он так воспримет мою шпильку, при его-то отношении к словам…
— Пожалуй, — только и сказал он.
— Разумеется, — поддакнул я. — Чего еще ждать от этих суфражисток.
Вулф перевернул руку ладонью вверх.
— Это обычный стадный синдром. Выкрутасы. Попытка сопротивления преобладанию мужского начала в разговорной речи. Но внесла ли эта женщина хоть какой-то вклад в лингвистику? Если да, то вся история матриархата об этом умалчивает, да и вообще ни одна жен…
Оборвав себя на полуслове, он отодвинул кресло назад, одним рывком встал, протопал к книжным полкам, взял нужную книгу и вернулся. Пока его туша принимала привычное сидячее положение, мой орлиный взор определил, что Вулф прихватил с собой «Историю бракосочетания» Вестермака. Как-то раз, давным-давно, я уделил ей минут десять от нечего делать, но понял, что смогу без нее прожить. Когда Вулф открыл книгу, я спросил:
